Нет.
Постой-ка. Он противно щелкнул пальцами. Ну конечно, теперь я вспомнил. Мы же условились с ним на завтра. Я все перепутал.
Они сели за стол. Она глядела на свою тарелку, но руки ее не прикасались к еде.
В чем дело? спросил он, не поднимая глаз, бросая куски мяса в бурлящую лаву.
Не знаю. Не хочется есть, сказала она.
Почему?
Не знаю, просто не хочется.
В небе родился ветер; солнце садилось. Комната вдруг стала маленькой и холодной.
Я пытаюсь вспомнить, произнесла она в тиши комнаты, глянув в золотые глаза своего холодного, безупречно подтянутого мужа.
Что вспомнить? Он потягивал вино.
Песню. Эту красивую, чудесную песню. Она закрыла глаза и стала напевать, но песня не получилась. Забыла. А мне почему-то не хочется ее забывать. Хочется помнить ее всегда. Она плавно повела руками, точно ритм движений мог ей помочь. Потом откинулась в кресле. Не могу вспомнить.
Она заплакала.
Почему ты плачешь? спросил он.
Не знаю, не знаю, я ничего не могу с собой поделать. Мне грустно, и я, не знаю почему, плачу не знаю почему, но плачу.
Ее ладони стиснули виски, плечи вздрагивали.
До завтра все пройдет, сказал он.
Она не глядела на него, глядела только на нагую пустыню и на яркие-яркие звезды, которые высыпали на черном небе, а издали доносился крепнущий голос ветра и холодный плеск воды в длинных каналах. Она закрыла глаза, дрожа всем телом.
Да, повторила она, до завтра все пройдет.
Август 1999
Летняя ночь
Люди стояли кучками в каменных галереях, растворяясь в тени между голубыми холмами. Звезды и лучезарные марсианские луны струили на них мягкий вечерний свет. Позади мраморного амфитеатра, скрытые мраком и далью, раскинулись городки и виллы, серебром отливали недвижные пруды, от горизонта до горизонта блестели каналы. Летний вечер на Марсе, планете безмятежности и умеренности. По зеленой влаге каналов скользили лодки, изящные, как бронзовые цветки. В нескончаемо длинных рядах жилищ, извивающихся по склонам, подобно оцепеневшим змеям, в прохладных ночных постелях лениво перешептывались возлюбленные. Под факелами на аллеях, держа в руках извергающих тончайшую паутину золотых пауков, еще бегали заигравшиеся дети. Тут и там на столах, булькающих серебристой лавой, готовился поздний ужин. В амфитеатрах сотен городов на ночной стороне Марса смуглые марсиане с глазами цвета червонного золота собирались на досуге вокруг эстрад, откуда покорные музыкантам тихие мелодии, подобно аромату цветов, плыли в притихшем воздухе.
На одной эстраде пела женщина.
По рядам слушателей пробежал шелест.
Пение оборвалось. Певица поднесла руку к горлу. Потом кивнула музыкантам, они начали с начала.
Музыканты заиграли, она снова запела; на этот раз публика ахнула, подалась вперед, кто-то вскочил на ноги на амфитеатр словно пахнуло зимней стужей. Потому что песня, которую пела женщина, была странная, страшная, необычная. Она пыталась остановить слова, срывающиеся с ее губ, но они продолжали звучать:
Идет, блистая красотой
Тысячезвездной ясной ночи,
В соревнованье света с тьмой
Изваяны чело и очи[2].
Руки певицы метнулись ко рту. Она оцепенела, растерянная.
Что это за слова? недоумевали музыканты.
Что за песня?
Чей язык?
Когда же они опять принялись дуть в свои золотые трубы, снова родилась эта странная музыка и медленно поплыла над публикой, которая теперь громко разговаривала, поднимаясь со своих мест.
Что с тобой? спрашивали друг друга музыканты.
Что за мелодию ты играл?
А ты сам что играл?
Женщина расплакалась и убежала с эстрады. Публика покинула амфитеатр. Повсюду, во всех смятенных марсианских городах, происходило одно и то же. Холод объял их, точно с неба пал белый снег.
В темных аллеях под факелами дети пели:
Пришла, а шкаф уже пустой, Остался песик с носом!
Дети! раздавались голоса. Что это за песенка? Где вы ее выучили?
Она просто пришла нам в голову, ни с того ни с сего. Какие-то непонятные слова!
Захлопали двери. Улицы опустели. Над голубыми холмами взошла зеленая звезда.
На всей ночной стороне Марса мужчины просыпались от того, что лежавшие рядом возлюбленные напевали во мраке.
Что это за мелодия?