А тут с высоты благосклонно взирал белый конь в натуральную величину. У ног его лежали подношения от маисовых лепёшек до нефритовых браслетов и дымилась ароматическая смола копаль.
Монахи воздели очи к небу, но и там не нашли утешения с потолка храма на цветных верёвочках свешивались усохшие лошадиные мощи. А именно, две ноги и череп, окуриваемые благовонными травами.
Брат Хуан побелел, как статуя, и, не долго думая, в сердцах, ухватил тяжеленный жертвенный камень. Когда-то его поднимали на пирамиду пятеро дюжих работников.
С именем Божьим на устах Хуан метнул эту глыбу в идола.
Раздался удар, подобный грому, и всё сгинуло, окутавшись плотным белым облаком.
Услыхав голос Громового Тапира, успели собраться горожане. И теперь, потрясённые, наблюдали, как голова Циминчака, подпрыгивая и крошась, катится по ступеням пирамиды.
Когда же пыль, наконец, осела, и в храме прояснилось, все ахнули, увидев, что чёрные монахи превратились в белых, а безголовый Циминчак мерно покачивается, готовясь то ли поскакать, то ли рухнуть.
«Надо же, треснул! изумился про себя Чанеке. Хоть одна моя просьба услышана!»
Он с детских лет недолюбливал Циминчака, но сейчас, когда его изуродовали, пожалел и даже поддержал, не дав упасть и окончательно разбиться.
Конечно, от гостей-монахов не ожидали подобного зверства!
Их схватили и потащили на площадь, пиная и проклиная. Какой-то носильщик-тамеме, сбросив с плеч поклажу, исхитрился укусить брата Хуана за щёку.
Монахи горячо, поспешно молились, понимая, что души их в самом скором времени отлетят на небеса. Над ними уже клубились белые облачка пыли.
Чанеке смотрел с вершины пирамиды, как Хуана и Бартоломео швырнули посреди площади подле каменного столба, изрезанного письменами.
Их бы наверняка растерзали, растоптали, выдернули руки, ноги и головы, если бы не запела раковина жреца.
Стойте! приказал Чанеке. Отведите их в замок воинов. Там я решу их участь!
Монахов в разорванных балахонах приволокли в замок и бросили на пол между двумя рядами тонких узорчатых колонн.
Толпа
Многие в городе были недовольны. Толпа на площади требовала смерти пришельцев.
Особенно бушевали братья Балам и Бошито. Они уже предвкушали, как натравят на монахов дикого кота-оселотля, а затем скормят их останки крокодилам.
Но Чанеке полагал, что толпу надо всегда останавливать. В этом, как в целительстве, не было сомнений. Толпа болезнь, вроде сглаза или дурного воздуха. Если не вмешаться, она нарушит здоровое течение жизни.
«Хотя в случае с монахами её гнев понятен, задумался Чанеке, подходя к замку воинов, Являются незваные и учиняют погром в храме, где молятся сотни людей! Возможно, я отдам их на растерзание, но прежде поговорю»
Монахи оказались крепки духом. В ссадинах и кровоподтёках, изодранные, а не просили пощады.
Хуан, правда, затравленно озирался, готовый огрызнуться, как загнанный волк. А Бартоломео вообще глядел спокойно, чуть ли не улыбаясь.
Казалось, ему заметен дух сомнения, терзающий Чанеке.
Что с нами сделают, ахав? спросил он так, будто интересовался, какие блюда подадут к обеденному столу.
На костре вас не сожгут! успокоил Чанеке. Это у нас не принято. Обычно вспарывают грудь обсидиановым ножом и вырывают сердце! Хотя могут быть другие истязания Слышите шум толпы?
Мы станем мучениками за веру! срывающимся шёпотом произнёс Хуан. Что лучше такой смерти?!
Я думаю, что лучше жизнь, возразил Бартоломео.
Чанеке улыбнулся:
Если попросите Цаколя-Битоля, вас помилуют!
О, дьявольское имя! сморщился Хуан, затыкая уши и придерживая укушенную щёку. Противен даже звук!
Я лишь предлагаю обратиться к Творцу, пояснил Чанеке, Как бы ни звучало Его имя на разных языках, Творец един для всех народов. Ведь все мы созданы по образу и подобию Его духа!
Бартоломео приподнялся с каменных плит:
Надеюсь, не его идола разбил пылкий брат Хуан? спросил он. В таком случае я обращусь к Всевышнему Творцу. Как звать, по-вашему?
Цаколь-Битоль, подсказал Чанеке.
Бартоломео встал на колени и поклонился:
Убереги нас, Цаколь-Битоль! Спаси от нелепой смерти на этом прекрасном острове!
Отступник! Прельщённый сатаной! Анафема тебе! в бешенстве заорал Хуан, подскакивая с пола, Режьте меня, рубите плевал я на ваше поганое божество!