Отступник! Прельщённый сатаной! Анафема тебе! в бешенстве заорал Хуан, подскакивая с пола, Режьте меня, рубите плевал я на ваше поганое божество!
Чанеке с грустью поглядел на монаха:
Увы! Ты презираешь не его, а всех нас, живущих среди сельвы. Хотя даже не знаешь, за что! Да ты, я думаю, не знаешь и своего распятого Бога, потому что не могло быть в нём презрения и ярости. Это чувства толпы, которая буйствует в твоей голове. Я бы исцелил тебя, да не моя забота. Ступайте с миром
И Чанеке велел перевезти монахов через озеро, снабдив пищей на семь кинов пути.
Пока Хуан и Бартоломео плыли в пироге, не перемолвились и словом. Даже не смотрели друг на друга, укрывшись капюшонами.
Издали они ещё больше напоминали двух грустных обезьян-мириков, пойманных для продажи на рынке. Известно, что на вопль о помощи собирается всё стадо этих цепкохвостых обезьян, целая шумная, воющая орава.
И Чанеке опять усомнился:
«Они ведь могут вернуться со множеством таких же, как брат Хуан, людей, у которых в головах свирепая толпа. Да и каков бы ни был бедный Циминчак, а ломать добро в храме чистый разбой! Наверное, следовало вырвать их сердца. Впрочем, ещё не поздно послать погоню!»
Так рассуждая, Чанеке взошёл на пирамиду и долго рассматривал обезглавленного Громового Тапира.
Он выглядел не так уж плохо. Даже прекрасно выглядел, если забыть, что кое-чего ему не хватало. Ну, это быстро забудется!
«Вот настоящее божество толпы», подумал Чанеке, смахивая щёткой пыль.
И тут же засомневался, не хватил ли он лишку в своих суждениях.
Играпок-а-ток
Колесо времени вращалось бесшумно, и, казалось, что годы едва покачиваются на месте, шурша чуть слышно, как прибрежные камыши.
Именно в камышах на берегу озера Балам и Бошито поймали дикого котёнка оселотля. Братьям было немало лет, уже совсем не дети, а взрослые мужи. Однако целыми днями возились с оселотлем, обучая разным штукам, ходить на задних лапах, прыгать в кольцо, ловить мяч зубами, подкрадываться к игуанам, греющимся на солнце, притворяться шкурой, лежащей в пыли, считать до двадцати и отвечать на простые вопросы, урча или мигая.
Без этих навыков ему трудно придётся в жизни! говорил Балам, когда бабушка Сигуа интересовалась, зачем простому оселотлю такая образованность.
Оселотль вырос здоровенным котярой. Величиной с пятилетнего мальчика, если стоял на задних лапах, и не менее смышлёный.
Его густой мех с красивыми продольными полосами на бурой спине и пятнами на светлых боках переливался под солнцем. А широкие округлые уши вмещали звуки всего города, озера и прилежащей сельвы. Он напоминал хорошо подготовленного воина, которому уже снятся близкие битвы.
И вот однажды безлунной ночью оселотль передушил ровно двадцать павлинов, индеек и цесарок, невинно дремавших на ветвях деревьев или под открытым небом на земле.
Дворцовый сторож заметил самое начало этой расправы, когда Балам что-то нашёптывал оселотлю, а Бошито показывал круглое число двадцать, складывая пальцы рук и ног.
Никто его не науськивал, отпирались братья. Вообще это не наш оселотль, а пришлый. Да наверняка сам сторож передушил крикливых птиц, потому что спать не давали!
Прошла неделя, и ранним утром нашли того наблюдательного сторожа на городской площади. Он лежал навзничь, глядя в небо, с разорванным горлом.
На каменных плитах не осталось никаких следов, а братья клялись, что их оселотль всю ночь сидел на привязи.
Зачем придирки и подозрения? обижался Бошито, Может, вновь объявился ягуар!? Бабушка Сигуа ещё помнит его проделки!
А мы дни напролёт играем в пок-а-ток! щурился рысьими глазами Балам.
И это была почти чистая правда.
Неподалёку от пирамиды Циминчака располагалось поле, протянувшееся между массивными стенами, из которых торчали два каменных кольца. Тут-то и сражались в пок-а-ток.
В былые времена это была не столько игра, сколько священный обряд, совершавшийся по большим праздникам, когда колесо майя заканчивало полный оборот в сто четыре туна.
Надевали толстокожие шапки и грубые кожаные щитки на плечи, бёдра и ноги, потому что мяч из каучуковой смолы был твёрдым и тяжёлым, будто кокосовый орех.
Его отбивали, как получалось, всем, чем могли, за исключением рук.
Каучуковый мяч носился над полем, подобно чёрной птице Кау, со свистом и резкими вскриками, когда бил кому-нибудь в глаз. Игроки были в синяках и шишках, а иные, зазевавшись, лишались зубов.