Ламат прыгал вокруг, не зная, чем помочь. В отчаянии подскочил так высоко до самой Луны! И тогда сообразил, что делать. Выкатил Луну из земной тени. И когда она показалась на небе во всей красе полной и яркой, свет её ударил прямо в зеркало Некока-Яотля!
Ой, как взревел великан. Скорчился, будто сухой лист в костре, и превратился через миг в жалкого хромого койота духа сомнений, который крадёт у человека лицо.
Тепескуитли после битвы, как ни старался, да так и не смог стянуть кожаные доспехи носит их и поныне в память о великом сражении. Уже не кролик, а броненосец. Но вечерами он частенько поглядывает на восходящую Луну, где видит своего братца Ламата. Иной раз можно услышать, как они беседуют, вспоминая старые славные времена.
Ну а дерево Чичуаль вскормило ещё множество отважных и добрых братьев-майя. Всегда найдутся защитники дерева-кормильца, улыбнулась бабушка Сигуа, поглядывая на Балама и Бошито.
Они, впрочем, едва слушали. Кажется, их совсем не взволновала судьба каких-то кроликов и старого дерева.
Они были буйные с детских лет ни в отца, ни в мать. Может быть, где-то в сельве на перекрёстке дорог злые лысые тётки колдовали в час их рождения, чтобы навести порчу и грех. Это случалось в те времена.
А родились Балам и Бошито настолько милыми, пригожими, что даже подозрительно. Такими вызывающе красивыми бывают цветы-хищники.
Но день ото дня дурнели. Чем старше, тем страшнее становились. Как будто проступали их подпорченные души.
Особенно у Балама, лицо которого к пятнадцати годам могло защитить, как говорится, его самого и его дом, настолько исказилось и было отталкивающим, похожим на морду летучей мыши.
Если бы отец уделил детям немного времени, то, возможно, и разобрался, что с ними приключилось и когда именно это началось.
Но Чанеке бесконечно горевал о своей умершей жене, о любимой Бехуко.
Молитвас шипами
Когда Чанеке засыпал, приходила к нему Бехуко.
Она садилась рядом, но молчала, и только слёзы лились ручьём из её глаз. Даже слышно было, как они журчали, скатываясь по щёкам на грудь.
И среди белого дня этот звук, словно заунывный дождь, который проникает сквозь любую крышу, не оставлял Чанеке.
Когда Бехуко была жива, он и не понимал, насколько её любит. Или просто сомневался.
Часто совсем забывал о ней, как о домашнем очаге, который горит ровным пламенем и греет каждый день.
Да и не вспомнишь ничего особенного ни одного странного или неожиданного поступка! Ни разу не отчебучила чего-нибудь эдакого! Просто жила рядом, будто скромное комнатное растение, так и не успевшее зацвести.
А теперь Чанеке страдал как же не высказал свою любовь?
Иногда ему казалось, что голос её долетает из поющей раковины. Он всё время прислушивался. И нашёптывал туда, в изогнутые глубины, надеясь, что Бехуко услышит:
Твои губы мне объяснили, что такое нежность. Твоя душа рассказала мне о любви
Без Бехуко стало пусто, будто бы рухнули все тринадцать небес, девять преисподних и четыре райских обители. Словом, вся Вселенная.
Сама-то Бехуко уже давно должна быть в раю, куда уходят все умершие при родах.
Но Чанеке одолевали сомнения. Так ли это? Нельзя ли её вернуть?
Он искал ближнее божество, которое бы смогло помочь.
И однажды обратился к Ник-Те, возвращающей потерянную любовь.
Обыкновенно она появлялась из небесно-лиловой кроны дерева хаккаранды крохотная старушка в платье колокольчиком.
Я не могу вернуть то, что не потеряно, сразу заявила Ник-Те. Напротив, у тебя всего с избытком. Сначала потеряй, а потом приходи.
Верни Бехуко и моё украденное лицо! взмолился Чанеке.
Старушка покачала головой, медленно растворяясь среди цветов хаккаранды:
Твоё лицо при тебе, возвращённое любовью. Да и жена всё время рядом. Ты, голубь, не отпускаешь её, хотя давно бы ей пора в райскую обитель
Может, так оно и было, как сказала Ник-Те, однако сомнения не покидали и даже множились настолько хватким, настырным оказался дух хромого койота Некока.
Какая собака! возмущался Чанеке. Вцепился, как репей!
Но тотчас одёргивал себя, думая, что мучается недаром. Всё неспроста в этом мире!
Когда близилась полночь, он надевал жреческий колпак, плащ из шкуры тапира и птичью маску с длинным клювом, а в руке держал шипы магея и острые кости орла для обрядового кровопускания.