Стелла была слишком молода и мягка, чтобы думать о подобном, повествует с нежностью в голосе мужчина. Она не говорила, кем хочет стать в следующей жизни, а потому мы сошлись на инжире. Из хрупкой девочки величественное древо со сводящими от своей сладости плодами. Такой она и была: приторно-сладкой и величественной.
Я улыбаюсь.
Мне грустно, но я отчего-то улыбаюсь.
Как прекрасно он о ней рассказывал, как переживал и предавался воспоминаниям; его сердце уже было отдано: неужели я смела посягнуть на однозначно занятое? приправила печаль и только
Когда дерево окрепло и понесло стабильный урожай, Гелиос привёз пророщенную ветвь. Я не хотел, чтобы Стелла бывала в Монастыре, и при жизни она явилась сюда лишь однажды в последний наш разговор. А потому я вынужден нести это бремя и каждый божий день смотреть на неё, каждый сезон вымаливать процветания к следующему. Единственное, что не иссохло в моих руках горшок с деревом. Лучше бы я сохранил её человеком.
Красивая традиция, соглашаюсь я и припадаю на край перины. История сада мне не была известна.
Ты совершенно не знала своего мужа, то ли вопросом, то ли утверждением швыряет Ян.
Мне было хорошо, о другом я не думала, признаюсь следом.
И признаю свою вину перед Гелиосом. Я, собственно, его и не знала. Не докучала и не интересовалась, не чувствовала и не проникалась; считала, что не буду беспокоить понапрасну и потому не ворошила давно позабытые угли, а на деле утаивала задатки пожара под кромками сухой древесины. Его удручающие сны с дрожащими веками, его едва слышимая молва на восходе, его резкие перепады настроения и как бы невидимые мной походы ночью за игристым. Я позволила ему увязнуть в острых мысляхнет-нет! я не помогла ему из них выбраться. Кто если не партнёр? Ловлю себя на умозаключении, что с ролью жены справлялась не так уж хорошо и порядочно; мне казалось, быть вместе делить удовольствия; а быть вместе создавать эти удовольствия. Не нужно наседать на забитую работой или делами голову требуется лишь приласкать эту голову и заверить в прекрасном.
Отец? режет голос из кабинета.
Мы отмалчиваемся. Секунда-две: дверь ударяет и стук каблуков уносит некую по коридору.
Зачастили сегодня, мрачно отмечает Ян и застёгивает ремень брюк. Я устал от этих глупых девиц.
Глупые девицы твой доход и стабильное завтра, хмыкаю я и покидаю спальню.
Мужчина запирает за нами и балдахином прикрывает дверь.
А вот здесь узнаю слова Гелиоса.
Подоспевшая девочка уже с другим голосом стучит и просит разрешения войти; на приглашение причитает о скандальной Сибирии. Упомянутая напала на лекаря и вскрыла ему его же скальпелем парочку сухожилий на руке.
Ты приехала, и она сошла с ума. Не ведьма ли ты и не воплощение ли греха? искренне интересуется Ян, пока мы вышагиваем вдоль коридора.
Может, с ума она сошла много раньше? отвечаю я. С тобой то реально. И вообще: отчего перед безумной махали острым?
Мужчина косится и, решая не лукавить, выдаёт, что дал согласие на любые действа и на любые вмешательства в лечении Сибирии.
То есть ты разрешил ставить на ней опыты, я правильно понимаю? Думалось, мы (подразумевая род человеческий) давно ушли от подобного. Неприятно удивляешь, Хозяин Монастыря. По традиции.
Ты читала слишком много книг, не слишком довольно воздыхает Ян.
Разве в этом деле бывает «слишком»?
Когда это целая библиотека, накопившаяся за десятки лет жизни, старца да.
Мы приходим в полупустую часть здания здесь находятся лазарет и кабинеты для осмотра. Прибывающие в какой-то определённый период времени врачи разговаривают с монастырскими кошками и выносят по их здоровью заключения. Иногда ставят лечение. Иногда сразу лечат. Я была в лазарете однажды; на беседе. В соседней палате боролись с мешковидной опухолью, выкачивая её вместе с криками из замученной. Но сейчас без шума и женской стрекотни место это выглядело совершенно другим. Чистым. Даже стерильным. В какой-то по счёту палате мы встречаемся с раненым лекарем: он жалуется на Сибирию и взмахивает повязкой, на что Ян преспокойно отвечает повышением жалованья и прогоняет неугодного.
Сибирию обрили. Её рыжие кудри лежат в запаянном пакете на одном из столов. По вискам тянутся тонкие запёкшиеся струйки. Картина эта пугает и не только меня. Глаза у Хозяина Монастыря (и так красные от утренних бесед) наливаются ещё больше. Зрачки дрожат. Он смотрит на некогда послушницу и всегда сестру. И наблюдает, к чему её привёл.