В лазарет её, хмыкает Ян и быстро смотрит на меня. А тебя к священнику.
Я проглатываю обиду. Благо, никто из девочек укол не понимает; последнее слово утратило своё значение в новом языке и употреблялось только на старом наречии.
Будучи в кабинете, холодно предлагаю:
Усыпи её.
Мужчина быстро осушает стакан и, подвывая в рукав рубахи, бегло смотрит на меня.
Не понял?
Понял. Всё ты понял. Как с отслужившей своё кошкой. Перепродать эту радость не получится, ибо съехавший ум ума здоровому не добавляет, а выполнять свою работу она уже не в состоянии. Усыпи, издеваюсь я. Ты же так с ними и поступаешь! Ласкаешь, зовя на колени, гладишь, а в случае чего бьёшь и наказываешь. Стерилизуешь их, дабы котята не ползли по Монастырю, и отдаёшь другому Хозяину, когда видишь приближающуюся старость. Усыпи её.
Он видит смысл в этих словах, но за провокацию их не считает. Лишь признаётся:
Сибирия была первой. Первой, кого я предал и продал. Первой из тех, кого я скормил Монастырю. Она не смогла оправиться и навсегда осталась в роли показываемой послушницы. Но никогда таковой не была. Нет, не была!
Мужчина ударяет кулаком по столу и следом выуживает портсигар. Закуривает и предлагает мне. Я сжимаю сигарету меж зубов, так и оставляя её не подожженной.
Где Ману?
У чёрта, пренебрежительно швыряет Ян.
А в координатах?
Хозяин Монастыря поднимает на меня уставший взгляд и, дёргая бровью, шипит:
И как он тебя терпел? Выучила пару новых слов и, думаешь, уже никто тебе не ровня?
Дело не в словах, но ты прав, щеголяю я. А вот что касается терпел-не терпелесть такие, кого наличие природного ума у женщины не смущает и не стесняет. И недоступность привлекает, а не заносчиво свербит по эгоизму.
Да, именно поэтому он и согласился на Сибирию. Первую первому. Ты знала?
Я принимаю колкость, но вида не подаю. Если то правда мне не в чем попрекать супруга. Однако их прошлое, их многолетняя дружба, многолетнее общение, всё это подтверждается. И бесконечные связи, бесконечные козни всё это мне неизвестно. Всё это чуждо
Ошибки прошлого, спокойно пожимаю плечами. Когда-то и я хотела связать свою жизнь с недостойным.
Ты засматривалась слишком далеко. Жизнь! Неподвластное счёту явление. Но я сожалею, что вытравил тебя из твоего улья.
Не представляешь, насколько сожалею я.
Мы замолкаем и обижаемся друг на друга.
И всё же где Ману?
Она сказала, если я потревожу Птичку, если вмешаюсь и преследования свои не оставлю, она уйдет. Я потревожил, вмешался и погнался. Она ушла.
О чём же ты всё-таки думал? вздыхаю в ответ.
Ни о чём, ревёт мужчина. Напился и послал конвой. Я даже не помню, о чём говорил и кому. Ману рассказала об этом на утро; добавила, что вконец разочаровалась и хлопнула дверью.
Хочешь сказать, смерть Гелиоса есть ошибка пьяного ума?
И я вдруг рассыпаюсь в слезах. Обещая самой себе эмоции Хозяину Монастыря не показывать, рассыпаюсь. Бегло утираю их и на протянутый платок не смотрю. Плачу. Ян позволяет выплакать всё: ждёт, молчит, наблюдает. Со вздохом выпаливаю, что ко всему произошедшему нас вытравил эгоизм. Эгоизм обеих сторон.
Я не знал, Луна, правда, продолжает мужчина и пытается выискать взгляд. Я надеялся, что конвой вернётся пустым. Или вы прибудете оба и как следует встряхнёте и отсчитаете. Надеялся.
Глупая-глупая-глупая ошибка
А когда ты вышла одна, я решил, что он попросту отказался от тебя. Что вы издевались всё то время. Играли. Понимаешь?
Вот уж удивительная вещь, ядовито отвечаю я. Но мир тобой одним не ограничивается, Ян; где-то происходит что-то (и вполне не связанное с Богом Удовольствий), прими факт. Не все, что делается делается во имя тебя или против.
Я думал, мы связаны
Я забыла тебя, признаюсь наперерез. Вот так просто. Не сразу, но забыла. Перестала вспоминать. Перестала думать. Перестала мусолить сказанные тобой слова у себя в голове, перестала искать им оправдания и объяснения. Потому что нельзя понять человека, который сам себя не понимает, слышишь?
Хозяин Монастыря вздыхает.
Вот мы и вернулись друг к другу. В шрамах и с грузом на плечах, но вернулись.
Я поправляю:
Наши с тобой прения не должны были касаться хорошего человека.
Хорошего человека? Вот, что абсурдно. Луна, радость моя, забавляется в почти истерике Ян, а я узнаю это проклятое обращение и всё внутри меня сжимается от досады и ужаса, мы знакомы с Гелиосом дольше, чем ты живёшь на белом свете. «Хороший» слишком поверхностное знание, не раскрывающее сути и души. Сердце он своё тебе вряд ли открыл, верно? Жена стала украшением дома, но не скрасила жизненный опыт.