А что, ядро из пушки верно летит с такой силой, что не спасешься? спросила Сашенька, когда пьеса была окончена. Все взгляды обратились на молодых военных, девицы приготовились слушать.
Говорят, в Смоленском сражении французский батальон потерял целый ряд в своем подразделении от одного-единственного ядра, важно отвечал Белецкой. А что ж, и ничего удивительного. Ядро имеет необыкновенную силу даже на земле. Я сам видел, как катившимся ядром ударило солдата так, что тот умер от ушиба. Впрочем, тут ведь кому как повезет. Одному нашему поручику ударило осколком в офицерский знак, прямо в середку, и не пробило, только вогнуло. Не рана, а царапина, пустяк.
Страшно!
Ничего мы ядрам не кланялись. Белецкой выразительно выпятил грудь. Бывало, новичка даже осадят: «Чего зазря поклоны бьешь?» Если перелетит через головы махнем вдогонку и скажем: «Привет нашим». А однажды, помню, сидим мы у костерка под сосной и никому за дровами идти неохота. Тут он как выпалит солдаты, знаете, никогда не говорят «враг» или «неприятель», а всё он. Нас щепками обдало глядим, вся верхушка сосны размолота. Вот, стало быть, и дрова.
Вы тоже воевали, Артамон Захарович? Вера Алексеевна, сидя на своем месте, на мгновение подняла глаза от вышивки и тут же опустила голову смотреть гостю в лицо было отчего-то неловко.
Да, Вера Алексеевна. В двенадцатом году в Валахии начинал, у Чичагова вот при Бородине не был, не довелось.
Артамон Захарович вдруг оборвал фразу, словно ему не хватило дыхания.
Белецкой, кажется, тоже не был. Он любит рассказывать про войну а сестры любят слушать. Скажите, Артамон Захарович в его рассказах есть правда? Нет, прервала она сама себя. Я не то хотела спросить, я не подозреваю Белецкого во лжи. В самом ли деле война похожа на героические рассказы?
Артамон шевельнул губами, словно намереваясь что-то сказать, может быть, даже и героическое, но потом молча покачал головой.
Мой брат Александр погиб при Лютцене. Мой Вера Алексеевна вновь сосредоточилась на лепестке лилии, которую вышивала. Мой близкий друг при Бородине.
Вера Алексеевна, я
Казалось, Артамон хотел выразить соболезнование, опоздавшее на пять лет. Вера Алексеевна удивленно посмотрела на него. Как ни странно, громкий голос Белецкого вдруг сделался почти не слышным, совсем далеким слышно только было, как Любинька разбирала новую пьесу. Чуть прозвенят первые такты мелодии, оборвутся на самой высокой ноте, и вновь с начала.
Ей удалось удержаться от слез. Вера Алексеевна подняла голову, чтобы взглянуть на портрет покойного брата, и удивилась перемене в наружности Артамона Захаровича. В начале разговора он испугал ее своей бледностью, говорил словно через силу, и она боялась, что он нездоров или, быть может, получил горестное известие. Но сейчас его лицо словно ожило, и глаза стали ясными, как при первой встрече.
Вера Алексеевна начал он и снова оборвался, словно хотел сказать что-то очень сложное, почти невообразимое. Она поощрила взглядом: «Говорите, можно». Тогда Артамон осмелился:
Подарите мне вашу вышивку, когда закончите.
Да я уж и закончила, ответила она и вынула из рамки небольшую прямоугольную канву. Из этого можно закладку сделать. Возьмите.
Он улыбнулся радостно, как ребенок, тихонько взял вышивку, с минуту молча, с необыкновенной нежностью во взгляде, рассматривал ее, а затем осторожно убрал в карман.
Глава 2
Князь Сергей пишет в западных губерниях неспокойно, крестьяне волнуются чего ждать, непонятно. Быть может, что и полного безначалия.
Никита говорил горько, вид у него был усталый, под глазами залегли тени Артамон не в первый раз с удивлением наблюдал воочию, как тяжело даются иным серьезные раздумья и труды «на благо общества». О чем бы он сам ни думал о том, что изменилось в России за время его трехлетнего пребывания во Франции, или о том, как жить дальше, стараясь быть полезным, во исполнение данного слова, или о возможных подвигах в духе римских времен, ему было весело и легко от близости героев, о которых до сих пор он только читал. Никиту же вечно жгли и мучили какие-то сомнения Артамон тогда впервые задумался: может быть, Никита и не хочет подвига, может быть, философичному кузену достаточно того, что он истязает планами и фантазиями разум, не решаясь подвергнуть риску плоть? Значит, дело за тем, кто не побоится рискнуть, дело за исполнителем