Какое-то жуткое мгновение я ждал, что умру от шокового затвердевания ликры, потом я перестал что-либо понимать от холода и страха, и этот парализующий ужас сковал мое тело, тем самым не дав мне сдохнуть от панических попыток спастись: через мгновение я понял, что стою пусть и под водой, но на дне на всех четырёх лапах, и в общем-то над моими ушами вода уже и кончается. То есть, я вроде как утонул, но на берегу.
Вода отливной волной начала тянуть меня назад, но я сумел её пересилить. Напрягшись, я выбрался на берег, как раз перед тем домом.
Теперь я мог спастись. Дом это живое существо с ликрой внутри, полной присадок от холода, тёплой, живительной ликрой. И для доступа к ней мне нужно просто положить лапу в ликровую заводь, какие всегда есть на фасаде любого здания. Но беглый осмотр однозначно дал понять именно здесь нет ликровых заводей. Это особенность домов в этих широтах? Особенность этого дома? Или это строение и не дом вовсе, а просто мёртвые стены без искорки жизни внутри? Я не знал ответов на все эти вопросы, а знал только, что я высокопотенциальный труп.
Оглянувшись в тщетной попытке найти помощь, я увидел всю ту же ледяную пустыню, превратившуюся теперь в поле вздыбленного льда, словно что-то с огромной силой давило на панцирь озера изнутри, и он не выдержал напора.
Услышав шорох, я, снова вздрогнув, оглянулся на дом. Из него шла ко мне навстречу моя Зима. Чёрное платье её так странно шло здешнему снегу, у ворота среди черных траурных кристаллов я хорошо разглядел красивую брошь, просто приковавшую к себе моё внимание мрачным торжеством драгоценных камней и искусной оправы.
Чего ты желаешь теперь? строго и как-то горько вопросила она.
Как ответить на этот вопрос? Чего я хочу от женщины, мне снившейся целую декаду, к которой я обращался, наступая черной лапой в осенние лужи и представляя, что иду по звёздному небу, чьими поцелуями я представлял холодную воду с крыш? Остаться с ней навсегда? Делить с ней жизнь, узнать её, целовать, посвятить ей себя полностью?! Суммировав всё это, я страстно произнёс:
Чаю бы.
Переместитесь в дом, здесь Тени, крикнул кто-то за моей спиной, и слова эти утонули в грохоте и стоне ломающегося льда, пусть здесь взойдёт солнце!
Я оглянулся. Из озера выбирался Дракон. Сидящий на его спине демон как раз и отвечал на обращённую к нему поверх моей головы реплику Зимы. Я хотел уже обрадоваться тому, что голем жив, но глаза у того выглядели странно, словно потухшие изнутри. С печалью я отметил, что, наверное, сам голем погиб, а демон управлял им с помощью перчатки удалённого оперирования. Это такая специальная штука, позволяющая передвигать предметы и управлять энергетическими полями межей и сердец городов. В моё время эти приборы делали преимущественно в виде перчаток (и я почти уверен, что ничего принципиально не изменилось и в вашей современности).
Я пригляделся к демону. Он производил впечатление вполне здравомыслящего и в целом нормального существа. И если не брать в расчёт всё того же отвратительно исполосованного бока, выглядел он здоровым. Возможно от того, что большую часть раны скрывала прилипшая к телу промокшая одежда.
Нет, Ювелир, властно ответила Зима, оставаясь на месте. А я отметил, как держалась моя милая: как сложила руки, расправила плечи. Горечь чувствовалась за всем этим. Удивительного привкуса горечь, ты не отнимешь у Меня Мои Сны.
Возможно, демон повторил бы ей информацию о том, что «здесь Тени», или объяснил бы, что такое «Тени», но это уже не требовалось там, за его плечами, на гладкой снежной равнине, где ломался лёд, сейчас они стали видны черные вытянутые тела, лишенные индивидуальных различий и черт лица. Они бежали к нам, ныряли в снег и выныривали, уже раздвоившись.
Каждое их движение наводило страх, и это чувство казалось мне всецело осмысленным, полным ожившей доисторической магии Хаоса. Когда ты буквально видишь тот самый страх, что над белой равниной озера дрожью хрустального воздуха и стоном снега мчится к тебе мрачной невидимой и необоримой волной, чтобы вжиться в механику твоего тела и оставить тебя совершенно беззащитным перед лицом великого древнего проклятия.
Под серыми небесами стелился, исходя от этих тёмных вытянутых фигур, какой-то жуткий, низкий утробный звук. Казалось, он взывал к самым древним моим механизмам, напоминал о Хаосе, глядящем на наш мир, Хаосе, желавшем наш мир. О том преданном нами, отвергнутом, но не побеждённом Хаосе, что словно вечный тёмный океан всеразрушения омывал берега хрупкого солнцехранимого мира, где мы, от полнолуния до полнолуния, творили несусветные глупости. И я знал, что этот звук страшное, но очень правдивое пророчество.