Потом Кацуба сидел у себя в каптерке и внимательно разглядывал себя в зеркальце.
– Заметна, заметна, – сказал он своему отражению и увидел через окно эскадрилью, которая возвращалась из УЛО в казарму.
Кацуба встал и вышел.
– Прямо в казарму на построение, – сказал он старшине первого звена.
– Хоть учебники-то положить можно?! – заорал Никольский.
– Отдохнуть бы до обеда! – завопил Сергеев.
– Разговорчики! – рявкнул Кацуба. – Равняйсь... Смирно!
И когда в казарме наступила тишина, Кацуба негромко скомандовал:
– Вольно.
Строй обмяк, настороженно и ненавидяще глядя на Кацубу.
– Товарищи, – сказал Кацуба, – я не хочу, чтобы у вас создавалось неверное впечатление обо мне. Не хочу, чтобы вам казалось, будто я замечаю только плохие стороны и занимаюсь только тем, что наказываю вас. Это совсем не так. Я отлично вижу и ваши хорошие качества, вашу готовность помочь командованию. И вот вам пример: курсант Лесаев, два шага вперед!
Обмерший Лесаев вышел из строя.
– Кру-гом! – скомандовал Кацуба.
Лесаев повернулся лицом к строю. Никто ничего не понимал.
– Товарищ Лесаев – один из тех товарищей, кто мужественно, с полным сознанием ответственности и своего воинского долга, честно и прямо борется со всеми отклонениями от установленного порядка нашей жизни... Только благодаря товарищу Лесаеву мы располагаем подробной информацией о недостойном поведении некоторых наших товарищей...
Лесаев был близок к обмороку. Эскадрилья стояла не шелохнувшись. Ласково глядя на Лесаева и укоризненно на эскадрилью, Кацуба продолжал:
– Я не буду называть фамилии. Товарищи сами узнают себя и сделают соответствующие выводы. Но я надеюсь, что никто больше не захочет бегать после отбоя в самовольные отлучки, даже на день рождения к любимой девушке. Никто больше не станет менять казенное имущество в виде кальсон на урюк и сушеные дыни! А тем более жрать их ночью под одеялом!.. Я уже не говорю о сочинении разных песен про своих непосредственных начальников. Спасибо вам, товарищ Лесаев! – Кацуба посмотрел на часы: – До обеда у нас есть еще достаточно времени. И пока я буду в отделе вещевого снабжения выписывать вам же летное обмундирование, вы сможете обсудить свое недостойное поведение и правильно оценить мужественную деятельность таких замечательных товарищей, как курсант Лесаев. Разойтись!..
И Кацуба, тяжело ступая своими кривыми ногами в брезентовых сапожках, вышел из казармы...
* * *
Вечером Кацуба читал дневную рапортичку командиру эскадрильи капитану Хижняку:
– Списочный состав – сто четыре... В наряде – семнадцать. В отпуску – нет. На гауптвахте – нет. В санчасти – один.
– Кто?
– Курсант Лесаев.
– Что с ним?
– Какое-то осложнение после простуды... – небрежно сказал Кацуба. – Закружилась голова, говорит, упал в курилке, обо что-то стукнулся...
* * *
На КПП авиашколы стоял инвалид Иван Никанорович в новых сапогах и лаялся с дежурным курсантом:
– Ты человек или кто? Тебе чего сказано: вызови старшину первой эскадрильи Кацубу! А ты чего делаешь?
– Я уже вызвал.
– И где он?
– А я почем знаю?
– Вызывай еще раз!
– Мое дело петушиное – я прокукарекал, а там хоть не рассветай, – сказал дежурный. – Что мне, бежать за ним?
– Надо будет, и побежишь. И еще «уря» кричать будешь!
– А ну, давайте, гражданин, проходите отсюда...
Очень Иван Никанорович обиделся на «гражданина».
– Ах ты, салага мокрохвостая! Я тебе покажу «гражданина»! Я тебе счас устрою переход Суворова через Альпы!.. Ты меня вовек не забудешь! Нашел «гражданина»!
И в это время пришел на КПП Кацуба.
– Здорово, Иван Никанорыч. Чего базаришь?
– От, старшинка, чего делается?! Меня, фронтовика-калеку, «гражданином» обзывает! Мы ему уже не «товарищи»! Куды там! Они уже себя генералами мыслют...