– Давай, – сказал генерал.
И они выпили стоя.
* * *
... В помещение штаба вошел дежурный по первой эскадрилье младший лейтенант Пугачев. Отдал честь школьному знамени, около которого неподвижно стоял сонный часовой, и прошел к дежурному по школе.
– У тебя закурить нету? – спросил младший лейтенант у капитана, дежурного офицера.
– Махорка. Папиросы еще с вечера кончились.
Они свернули себе по большой самокрутке и закурили.
– Генерал-то еще не спит, – сказал младший лейтенант. – Я сейчас из эскадрильи шел – у него в окне свет горит...
– А он нашего старшину шпыняет, – лениво сказал дежурный по школе.
– Давно пора, – мстительно затянулся младший лейтенант. – Нарвался все-таки, дракон несчастный! Веришь, курсанты его видеть не могут! Их прямо колошмат бьет, когда он в казарму заходит!..
– М-да-а... Не повезло вам...
* * *
– ... А родом откуда? – спросил генерал Кацубу.
Они сидели, курили. В бутылке оставалось совсем немного.
– Из Феодосии я, Николай Николаевич.
– А кем до войны был?
– Спасателем. – Кацуба усмехнулся. – Есть такая профессия.
– То есть как это спасателем? – не понял генерал.
– Пляж... – мечтательно сказал Кацуба. – Море... Дамочки, пижоны, отдыхающие, командировочные.,. И все такие морские волки, и все хотят плавать только за волнорез и только в хорошую волну. И тонут. А ты их спасаешь... Спасатель.
– И целый день на пляже?! – потрясенно спросил генерал.
– На воде. Около пляжа... В катерочке. Или в лодочке...
Генерал разлил остатки коньяка и завистливо вздохнул:
– Целый день в лодочке... Хорошо-то как!
– Мечта! – сказал Кацуба.
* * *
Кацуба проверял чистоту оружия. Вынимал винтовки из пирамиды и, втыкая белой тряпочкой в казенники, придирчиво осматривал затворы, заглядывал в стволы на свет электрической лампочки. Эскадрилья занималась в УЛО, и в казарме было только три человека – старшина у оружейной пирамиды, дневальный у входа и курсант Лесаев, освобожденный от занятий по причине какого-то придуманного им недомогания.
Над каждой винтовочной ячейкой была написана фамилия владельца. Кацуба читал фамилию и начинал осмотр. Лесаев стоял за его спиной и записывал все, что говорил Кацуба. И тихонько докладывал:
– А Никольский из первого звена вместе с Хрипуновым вчера в самоволку бегали. Там у какой-то девки, из местных, день рождения был...
– Так... – говорил Кацуба, заглядывая в ствол. – Юрьев... Порядок. Ставьте в пирамидку, Лесаев. Чеботарь... Ну-ка, что там у Чеботаря?
– Менджеридзе и Прохоренко кальсоны и нательные рубашки обменяли на урюк и сушеные дыни. Потом всю ночь жрали...
– У Чеботаря все хорошо... – говорил Кацуба. – Никольский...
– Никольский еще песню на вас сочинил, – сказал Лесаев, – на мотив «Челиты»...
– Пойте, – неожиданно приказал Кацуба.
– Ну что вы, товарищ старшина... Неудобно.
– Ничего.
– Да я всю не помню... Только половину одного куплета и припев.
– Давайте, Лесаев, не стесняйтесь. Страна должна знать своих героев. Сергеев. У Сергеева грязь в казеннике. Пишите. И пойте.
И оспой вся морда изрыта,
И сам он похож на бандита...
Айя-яай! Ну что за зануда!
Во всей авиации нету такой,
Как наш старшина Кацуба!..
Кацуба продолжал разглядывать винтовку.
– И ствол нечищеный, – сказал Кацуба. – Запишите, Лесаев: Сергееву три наряда вне очереди за небрежное содержание личного оружия. Поставьте на место винтовку.
– А что у Никольского? – осторожно спросил Лесаев.
– У Никольского – порядок. Стихи – не фонтан. Не Пушкин, прямо скажем. А что, Лесаев, действительно здорово заметна оспа на моей вывеске?
– Что вы, товарищ старшина! – лживо отвел глаза Лесаев. – Абсолютно не заметна!..
* * *
...