Я поступаю горе вам
привет козлам от сов
пять дней не спал
и сотней ран
я накажу врагов.
Солнечный луч по каменистой тропе
пощупав уши гордой моськи
под брюхом носорога пролез без дураков
состояние брутально.
Предыстория духовна
у меня был разрыв почки
я лежал в палате серой
под вонючим одеялом
подвывал во сне Акелой
шелудивым старым волком
не сумевшим взять ягненка
между мной и Колей с Пресни
шла красивая девчонка
поливала она кактус
чуть трясла роскошной грудью
боль меня рвала, ломала
наполняя разум жутью
террористами, врачами
белым лебедем с крылами
что горят, бросая искры
над пустынными садами
ни змеи, ни человека, апельсины, апельсины
каждый с головы медведя
и под ними явно мины
ты наступишь
ты очнешься
перестанешь звать на помощь
ощутишь на теле вечность
тихо мирно
эй ты, овощ!
Вы ко мне? А кто вы сами?
Проститутка, мать Тереза?
Доктора ведь мне сказали:
«Пшенка, парень, и аскеза
вновь подвигнут тебя бегать
робко гнать за облаками
направляя свой рассудок
величайшими стихами
о морях и капитанах
о твердыне медкомиссий
не позволивших на гибель
несмотря на важность миссий
многих миссий страшных миссий
выходить, отдав все силы
на подбор лихой команды
ты не хочешь слушать сердцем?
Тебе мало этой правды?».
Мне не мало
просто тошно
видеть солнце через тучу
облака беги за ними
чувства, утки в одну кучу».
Он верит в себя, как в Бога
не очень
не сильно
на лицах застыла тревога
одно из них с нами
это его
несущего кости в метро
город валет, одиночество туз
небо восьмерка
восьмеркой я прусь
качаюсь в скверу, виляю в клешах
штаны не сползают
рот пуст
погрязшим с концами в никчемных делах
не привыкать слышать хруст.
Ломается нечто
примерно во мне
газету уносит в гнездо
гений бредет по отвесной стене
птенчик валяет зерно
барин пыхтит
пресс-служба дает минимумом правды о нем
годы летят
кирпич не лети
сдержался затраханный гном.
Выпив портвейна, взглянул на часы
время кого-то простить
на пыльном столе кусок колбасы
«Лощеных мне не за что бить.
Они ведь не знают
как я не попал в худющую женщину Лу
она отсмеялась
я отрыдал
вот мой стакан я приму».
Номер машины замазан и скрыт
на ней развозили коров
долларов сорок за пару копыт
«Возьми меня, хмурый Седов
не нужно морали
не надо смотреть
словно я мертвой пришла
после всего ты желаешь попеть?
Гимн?
Я забыла слова».
Лучших осталось не два и не три
больше
пока еще так
увидишь богиню тотчас же умри
заполнив ей семенем бак.
Уснувшего в море
оно далеко
за шею, под ноги
«Нормально?»
«Легко!».
Девушка плачет: «Он добрый родной!
Он денег мне должен
за ночь под луной!».
Пенятся лужи, орут простаки:
«Вам важно?! Нам тоже!
Отдать все долги и выйти на паперть
с чистой душой.
Как настроение?
Ринуться в бой!
Топтать, раздевая, успешных мегер
иметь их всем скопом
и без полумер
из грязи мы вышли, туда же войдем
темень наш пастырь!
обида наш гром!».
В сердце гудит, не гнется спина
чревовещатель воскликнул:
«Зима!
я счастья не жду, подыхать не хочу
какая собака задула свечу?
при свете ее я читал по глазам
лежащих со мной
ослепительных дам».
Проход по Тверскому
знакомые лица
меня порабощает омерзение
афиши везде
по бульвару
стоймя в красках, улыбках
одна мы семья.
«У нас юмористы!»
прибил бы веслом
«В России Газманов»!
О, боже, вновь он
в остывшей жаровне пепел Христа
кишки забурчали
банкует глиста
сглотнул суету трижды раненый дед:
«Любовь и надежды?
Стократно во вред».
Синяя птаха клюет над Москвой
ангелов
мух
голося мне: «Постой!
Не попадайся в дешевую сеть
мышцам болеть
нервам терпеть».
Бомбы и финики, спасибо вам за заботу
сдавленный вопль на цементном полу
ни на что не похоже
сильфида Елена добра
в «Макдональдсе» гаркнут: «Свободная касса!»