мои задачи, если встану
дойду до двери
вновь к дивану
вернусь, шатаясь от раздумий.
Танцор под гимны полнолуний
кофейный столик бьет виском.
Грозится выжить. Терпит сырость
с кровавым цветом на полу
перелезая через горы бери, метель
я не смогу. Поем с ножа сухой свинины
волью дешевого вина
«Подуй на рану пылесосом»
себе сказал. И глас козла
издал от радости, что мыслю
не заикаюсь, восхожу
Пречистой деве я служу
мой грех неважно.
Будь я лучше
меня бы змеи не кусали
дарил бы мудрость мне туман
я им окутан
нудный гам купивших ружья пацифистов
волнует слух, разит в подбрюшье
урод не пойман
смех, удушье, блеск табакерки с кокаином
рывки планет
толпа к картинам ушедших в бедности изгоев
несется, жаждая увидеть
сокрытый смысл отдачи жизни
во имя страха потерять
свободу гнаться за фантомом.
Покажите. Объясните. Подведите нас вплотную
палец в рот засунув, встанем
затаим в кармане дулю
второй час полета к цели
непонятной, скрытой дымкой
поплескать бы кислотою
резануть Сезанна финкой
хохотнуть и сбацать мамбо
учинить над гидом зверство
набиваясь в тень от тучи
занимая свое место
изнуренные плясуньи выбираются на сушу.
Им поклон Морского деда
он с холста сошел помятым
насмотревшимся рассвета
на соседней акварели
предъявившей голых фавнов
обнимавшихся в прилеске.
Ему грустно. Ноют зубы
дрожит мясо на костях
«Отвлачив сто лет покоя
я на воле, как в гостях.
Со скандального Афона
мне пришлют вязанку дров
благодарен. Грею клона.
Не тебя ли, брат Иов?».
Опустевшей мошной под белой луной
беззвучно тряся забывшись, остался.
Возвысит ли горе, возьмет ли болезнь
ответь. Не ответишь.
В святые ты, ночь моя, метишь
зализывать раны не смея.
Вращаешься, бдишь, считаешь часы
я бы понес твою ношу
солнце убьет, но ты воскресишь
меня, обещая: «Не брошу.
Сама я вернусь, побывав под землей
попомни я лжива
бессмертна
заняв одиночек опасной игрой
я смою их краски с мольберта».
Механика смерти, пыльца сорняков
для всхлипов других поколений
придут не задержатся.
Жалость к себе и к себе
лишь к себе миллиардов людей
сияющий взор божьей коровки
олень наступил на пятно.
На столб от звезды, и его понесло
рогами в чащобу, копытом мне в грудь
я человечен. Небрит. Иллюзорен.
Целым селом сошлись посмотреть
что со мной сталось
как я курю
сижу в васильках
«Дочка, смотришь?»
«Смотрю».
Через лорнет наблюдает лесник
«Пропал он, Савельич?»
«Решительно сник».
Выброс энергий сочувственной темы
напутствует сердце работать, не спать
помериться силой с глистой пессимизма
пожухлые травы невольно лизать
«Уходит»
«Не трожь. Пропусти, пусть идет»
«Спасибо, Савельич»
«Кто пил, тот поймет».
По исхоженным тропам
с жарой в левом глазе
небосвода касаясь макушкой
разгоняя кивком самолеты
молча приветствую павших.
Честно делюсь с ними миром.
Крадусь за белеющей крысой
хочу накормить ее сыром.
За тридцать шагов до утеса
собравшего птиц суицида
я думал без помпы и лая
«Значит, такая планида».
Горстка отважных индусов
ворует составы с халвою
они не в обиде на Кришну
и он не кричит им: «Урою!».
Жизнь прекращать пока рано.
Годы не те, да и жены
просят трудиться в ночное
на платья, сережки, кулоны.
Тельняшки кислотных матросов
пропитаны солью из Фриско
солью земли проигравших
дети цветов, вам не низко
висеть на флагштоке историй
навеянных бурей с избытка
возможностей делать карьеру?
Мне жаль, но вторая попытка
не будет допущена расой
считающих власть своей кассой
английский премьер, китайский генсек
разные лица
одно содержание
на главную роль набирая дыхание
сорвавшийся юнга гребет
к сестре под созвездием Рака
четвертую ночь напролет
не спит, разогнав свою лодку
до уровня броских корветов
счастливой дороги
советов
тебе не дадут в криках чаек
будды тебя не удержат
узники тесных подвалов
заваленных скалами нормы