орал во сне: «Вставай!»
не вышло.
Земля остыла, мозг горит
любовь забылась. Возвратилась.
И стало хуже.
Холеным пуделем затявкала эстрада
полезли в зал мартышки с баобаба
мой телевизор пролетел семь этажей.
Отжил свое. Прибил, если прибил
кого-то незнакомого с усами
набитого лиричными стихами
для быстрого захвата женской плоти
перед инфарктом от кряхтенья хора муз.
С сомнений началась поэма.
На лист ложится тень от головы
в ней стонет тундра
редкие костры задуты беспощадными ветрами
затоптаны железными слонами
ведомыми с дистанции прогрессом
компактным пультом в крошечной ладони
сестры камней, уснувшей подо мной.
Я умираю. Трогая ногой
фанерный выступ на конце ее кровати
Юпитер, где ты?
и к какой вселенской дате
ты дашь свободу спутникам своим?
Она нужна.
Увы, не только им
мне не проснуться, если я не верю
кому-нибудь себе? Исключено.
Морфей пусть вставит палицу Орфею
пролезет
знаю
много
ничего
промокший светлячок глядит из тины
я позову его со мной смотреть хоккей
следи за шайбой, братка
не умней
спокойно лезь на левое колено
на правом, как я вижу, надоело
тебе впиваться в мой второй экран
я первый выбросил.
Пошел он на таран
с бредущей мимо черепной коробкой.
Как крики? Их я не расслышал.
Мне помешало волненье в часах
пробивших отбой безвременной силе
накопленной сердцем за ночь ожиданья
сигнала с луны, стоящей героем
на страже небес мы вольемся в них морем
чернеющей крови, крепленого пойла
прозревшим паяцам судьба подневольна
Индия свистнет
запылает на карте
езжайте ко мне, неустанно стегайте
ленивых быков из светящейся яшмы
становитесь людьми без страха очнуться
и громко взреветь от пейзажа под дубом
где вас обучает компьютерным играм
седой патриарх в монастырской спецовке
знающий дело
бурчащий массовке:
«Не заслоняйте поникшего бога
братайтесь с надеждой увидеть мессию
он выбирает не нас
не Россию
погода чудесна. Стрельба к переменам
сытая жизнь разгоняет по венам
неверие в близость ужасной развязки
положат мой труп не на снег
на салазки
протащут их лесом
рванув, опрокинут
сейчас я здоров, но не меньше покинут
гляжу в свою суть, как Коперник на звезды
сподвижники серы
тупы, малорослы
ноющий свет закрепляет желудок
танцующий Кришна туманит рассудок
я бы порвался гитарной струной
будь я храбрее. Будь я собой».
Радуга сверху, ноги в тепле
пожелтевший лазурный, тебя не понять.
Меня не унять
я родился таким
в надвинутой шляпе, со шрамом над глазом
ломающим кактус нетвердой рукою
накормлен землей
обеспечен иною
гордостью места, куда мне вернуться
еще предстоит, налакавшись из блюдца
кислящей отравы, непальского яда
я атом, блоха
истребитель, монада
простуженный Лейбниц догнал меня в мыле
«Мы это были? Не мы. Мы не были.
Казалось, что будем, но сбились с дороги
взывали к свинье
обивали пороги» я не дослушал.
Запомнив в лицо, монотонно пошел
познавать себя дальше транзитом до сфер
недоступных для взглядов
строителей тиров с живыми гусями.
Завтра я встану. Сегодня я лягу.
Лоб источает соленую влагу
сотру ее платьем, забытым Еленой
она в меня верит.
Загрустившей Сиреной манит принять
подзывающий берег
как Одиссея с гранатой зажатой
между литых ягодиц
«Ну, раздевайся скорей будет блиц».
Приходит утро. Жизнь уходит.
С восходом солнца стало меньше
минут, отпущенных на бег. На стук.
На ласки с крокодилом
заплывшим в ванну через шов
в пространстве куба из миров
благой сансары.
Мы пропадем.
Узнаем худшее, свернем
нам надо думать.
Ни о чем. И только так, тогда поймем
суровый замысел Системы
поющих нищих
стон Венеры
она звалась и Афродитой
порочна, чувственна, но праздна
от связей с смертными заразна
вся в белой пене, с дурным глазом
меня рвало.
Над унитазом.
Я что-то съел той звездной ночью
читая скрученный пергамент
где говорилось о Египте
словами предков Бомарше.
Кому-нибудь я вырву ноги.
Напьюсь, взорвусь, совсем убоги