Я не употребляю, сказал я, присаживаясь на покарябанную скамейку, покрытую дерматином на трех ножках.
Тогда иди в п Что тебе надо? Тебя прислали, или ты сам пришел? Говори, падло!
Прислали. Только ты не кричи, возьми себя в руки, ты же директор, сказал я, глядя на него с укором. Бывший, правда
Да, вашу мать, дилехтор, такого дилехтора во всей Москве не сыщешь. Только эти суки не ценят, ни в Главке, ни в райкоме. Ваня, давай, наливай, лепетал он, массируя правый глаз кулаком возможно для того, чтоб выдавить слезу.
Так наливать уже нечего, разочарованно сказал старший мастер.
Разыщи мастера Алексеева и прикажи ему принести две бутылки. Сейчас его очередь.
Не пойду.
Как?
А так.
Ты что, с кем ты разговариваш? ты понимаешь, с кем ты разговариваш? Сизов! Чужой человек свидетель того, что ты не выполняешь приказание своего дилехтора. Уволю! К черту!
Сизов кисло улыбнулся, посмотрел на меня, как на врага народа и сказал:
Давай, не будем выяснять отношения при посторонних, пусть человек объяснит, что ему надо, и мы его отпустим, а затем уж решим, что делать дальше.
Я пришел принимать училище, сказал я, давайте будем заниматься делом.
Чтооо! Ты сказал: примать? да ты рехнулся, браток. Повтори еще раз, может, я ослышался.
Я пришел принимать у тебя училище. С этого дня я здесь директор.
Чтоо? Училишше? не дам! Не отдам! Только через мой труп.
Старший мастер посмотрел на меня внимательно и обратился к своему, теперь уже бывшему директору.
Ты веди себя достойно. Мне кажется, этот человек не шутит.
Да? неужели? я чичас позвоню Дубровину в Главк, втянул голову в плечи Наумочкин. Алло! Это звонит Наумочкин. Какой еще Безумочкин? Наумочкин, товарищ Дубровин. Мне сдавать дела? Да? Отчего так? А райком? впрочем, хс вами. Я много раз уже подавал заявление, да меня все уговаривали остаться. Тот же Дубровин меня уговаривал остаться и неоднократно, али забыл. Так сдавать, али не сдавать? Могли бы повременить немного до конца этого учебного года, ну прошу, бутылку ставлю. У меня чичас дела в семье усложнились, а если я останусь без работы, жена тут же выгонит из дому. Никак невозможно? указание, говоришь? ну и катитесь все колбасой со всеми вашими указаниями, чтоб вы все подохли со своими указаниями.
Он еще долго ворчал, хотя на том конце провода повесили трубку: это было слышно по гудкам. Потом Наумочкин уронил трубку на стол, обхватил голову руками и снова зарыдал.
Не ценят, подлюки! сколько сил, сколько энергии отдал я этому училищу, чтоб оно провалилось в тартарары. Ночи не спал, думал, как улучшить учебновоспитательный процесс. А бывалоча, драка в обчаге кому звонят? дилехтору, конечно; кому же еще? Не раз бывало в трусах, не успев надеть штаны, на собственной машине к ним в общагу мчался. А кто у меня учился? шпана одна, те, кто на двойки тянул в школе. Воришки, пьяницы, наркоманы, круглые сироты, брошенные родителями вот контингент нашего ПТУ, которому я отдал полжизни. Ну, да х. с вами, вы еще пожалеете, что такого дилехтора проморгали. Так что ж, сосед, давай, с чего начнем?
С печати. Отдай печать и ключи от кабинета. А потом можешь уходить. Заместитель здесь?
Здесь.
Вызови его.
Вскоре явился перепуганный Шаронов и стал по стойке смирно.
У вас сейф есть?
Так точно, есть.
Закройте гербовую печать в сейф, и ни на какие бумаги не ставьте без моей подписи, иначе будете нести материальную и даже уголовную ответственность, сказал я заму, теперь уже своему заму.
Так точно, слушаюсь. Ни на какие бумажки гербовую печать не ставить, даже если приставят нож к горлу.
Наумочкин с Сизовым вышли из кабинета, а следом за ними и я. Я попытался, было закрыть дверь, но это оказалось невозможным: дверное полотно висело только на одной верхней петле и потому едва держалось, скользя передним углом по полу.
Я спустился на второй этаж и направился в кабинет спец. технологии сантехников. За дверью царил гул, хаос, раздавались песни и пьяные рыдания. «Может, лучше не надо, поколотят еще, подумалось мне, а была, ни была!»
Я открыл дверь. В просторном кабинете, заваленном отопительными батареями, сидело много народу. Заведующий кабинетом Подгородский то рыдал, обливаясь пьяными слезами, то хохотал неизвестно от какой радости.