Тимин знает о чем говорит. И пусть ему не суждено прожить насыщенную жизнь Силия Италика собиравшего книги, восстанавливавшего могилу Вергилия и благополучно скончавшегося от голодовки он ни с кем не бежит наперегонки к бездонной пропасти.
Они бегут.
Мама, мама, сказала неважно выглядевшая женщина передвигавшейся через силу старухе, ну почему ты так медленно идешь, тебе что, кушать нечего?
Глупости говоришь. Посмотрев на проносящиеся по Сретенке иномарки, старуха не удивилась своему паршивому настроению. Может, у тебя, ласточка, запросы простираются и до хорошей жизни, но мне хватает и моей пенсии.
Что же ты, спросила ее единственная дочь, всю дорогу идешь и меня позоришь?
Чем я тебя позорю? переспросила старуха.
Да всем своим видом! Ты в этом пальто еще отца хоронила, а он у нас помер, когда и Гагарин еще никуда не летал, а осанка у тебя да я бы с такой осанкой и дышать бы постыдилась незачем тебе дышать, если ты настолько погрязла в убожестве!
Доживи до моих лет, пробурчала старуха. Ой, что я несу, прости меня, дочка! Как твоя опухоль?
Нормально, ответила дочь. Врачи говорят, целых три месяца осталось.
Три месяца это много.
Даже чересчур Ты специально так медленно идешь?
Она не специально. Редин ручается, что нет. Двадцать девятого августа 2002 года он под зонтом летнего кафе пьет пятую кружку разливного пива. Не размышляя о долге человека перед смертью, Редин рассматривает людей.
Вот мужчина без зубов, вот женщина с девочкой.
Редину жалко тех мужчин, которых перестают привлекать женщины в качестве чего-то данного ради них же самих: ему жалко таких мужчин, потому что в нашем мире, помимо женщин, есть только мужчины. А вчера, кажется, была пятница. Ровный вечер Редин выходил из метро «Царицыно», вокруг него качался не избегающий ветра воздух; по обе руки от Редина торговцы хурмой и листьями, некий солдат с красной повязкой пытался вытащить наружу ущербно пахнущего человека в рванине; Редин поднимался по ступенькам, и мысли у него на любой вкус от признательных показаний поджигаемых ведьм до пяти причин работать в «Макдональдсе»; постучи по дереву? постучи по голове кирпичом или барабаном и расчисти место для более светлых; на ступеньках Редин не один: сверху вниз на него катится обдолбанный Семен «Марафет» Белковский, строивший свой ковчег по лекалам Порфирия Иванова, проповедовавшего, что «человек в трудах и заботах изнашивает себя раньше времени»
Редин не знает, зачем «Марафет» Белковский дожил до сегодняшнего визга. На хоккее с мячом скатывался пьяным, нынче уторчавшимся визжащий Семен ударяется ему об ноги и прекращает движение сверху вниз: в маловажном аспекте физического положения своего духа Редин смотрит в его запекшееся грязной кровью лицо.
«Марафета» его не обезображивает: Семен Белковский таким себя, наверное, и представляет; он же дожил до сегодняшнего визга, а «Марафет» визжит. Как отказавшие тормоза битком набитого труповоза нашего крошечного мира.
Редин переступает через «Марафета».
Стукнувшись об его ноги, Семен Белковский перестает биться головой о ступеньки, и Редин не спрашивает у Белковского расположен ли он сейчас верить в Бога. Но что, если попробовать создать хотя бы приблизительно верный слепок обыкновенного сердца? Вошло бы в него сердце Редина?
Выкроит ли он хотя бы минуту на озарение? Вспотев от осознания глубины своего спокойствия и своенравно пожевывая щеки. Маша, где же ты, моя Маша
Грянут литавры, ты переспросишь: «Что это было? О чем меня просишь? О быстрой любви? Такой не бывает Видишь, хозяин глаза открывает? Редин бы не хотел прожить всю оставшуюся жизнь в Царицыно, поскольку в этом случает, ему придется там же и умереть. Ведь его оставшаяся жизнь будет продолжаться не дольше, чем до конца до тех пор пока сброшенная с неба жевательная резинка окончательно не утратит когда-то заключавшейся в ней сладости.
Ужас. Не в этом. Нет.
«Дежа вю»
«Что?»
«То. Дежа вю двое парней, кривые солнечные лучи, разговоры о правительстве и нищенской стипендии, облезлая собака»
«Это не дежа вю, чувак. Мы просто второй раз проходим мимо тебя» идите, идите, проходите: она останется. Она не с вами.
Взбалмошная девочка неподалеку от того места, где Редин пьет пиво, отнюдь не проста; подойдя к его зонту, она насколько может, подпрыгивает и тянется к краешку: шансов у нее изначально не было, но пыталась она самозабвенно. Не робея от собственной глупости.