Он на нее не накричал, не накинулся, но Оксана дрожит; зуб на зуб не попадая, бьется грубым натиском по губам.
Домой иду, ответила она. А вы?
А я здесь на работе.
И работает он маньяком, больше никем, спасибо, что признался у Оксаны Веригиной появилось желание незамедлительно смириться: мне нечего поставить на рулетку бытия против провидения, и уже не одеть забытые у Мартынова колготки отгулялась я, отмучилась побегаем будучи женщиной здоровой, несомненно готовой по части нервов и к более худшему, она стала оставлять существо за спиной заметно увеличивающимися за счет бегами шагами; Оксана понеслась к своему дому.
Он за ней деятельно перешел на ритмичную рысь, но не догоняет, держится чуть поодаль.
Веригина добежала, запыхалась, юркнула в подъезд; он не планировал туда заходить ни на превентивные беседы со шпаной, ни на совещание с омерзительными запахами.
Подышав ночным воздухом, он снова заспешил в лесопарк: кого-нибудь еще охранять.
В том-то и была его работа: оберегать припозднившихся граждан от насильников и психопатов. Совершенно бесплатно, но с полной выкладкой. Она, как и абсолютно все остальные, этого не знала, в который уже раз заставляя его охранять на ходу. Не ценили они его стараний: по имени и то не благодарили, да и без имени излишне не поклонялись роста своей известности Редин от них не требовал. В себе же он был популярен: в себе-то я популярен, думал Редин, в себе-то я состоялся.
Заботясь не только о посторонних женщинах.
По мере течения в его оболочке прерывистой жизни, он дорос и до своей, но еще не испробованный механизм признания ей в любви сопровождался в нем немалой тревогой по поводу ее реакции на столь смелое предприятие.
Оказалась ли жажда обретения ее согласия сильнее его осторожности? Разумеется. И он говорил смотря ей прямо в глаза и не теряя времени на ложную красоту экивоков: поднимаясь все выше в горы отчаяния, безжалостно пугавших его помыслы ее возможным неприятием сказанного.
Закончив говорить, он спросил.
Предварительно переведя уставший сомневаться дух.
Так, ты будешь со мной? спросил Редин.
Она уже открыла рот, чтобы обрадованно выкрикнуть: «Да, да!», но вследствие непрозаичной взволнованности ее язык вырвался из-под подчинения ее же воли, и она не смогла высказать вслух свое отношение к предложенной ей радости. Но она боролась. К сожалению, впустую: все, что она была в состоянии выразить, воплотилось на ее лице лишь безобразными гримасами.
Его это не устроило.
Я тут изливая перед тобой душу, прокричал Редин, а ты мне рожи корчишь?! Как же я в тебе ошибся Ну ничего, жизнь на тебе не кончается.
Редин ее уже не простил. Да и она сама, даже в весьма далеком будущем, не слишком стремилась к сближению пусть момент перехода в целое у них и был, но он был упущен.
Вовремя упущен: еще живыми.
Они не стали семьей, но это удается далеко не всем, и, когда семейство Михаила Травалова приступила к скромной трапезе, это и произошло. Не произошло? Показалось? выбив надрессированным толчком оконную раму, на кухню вполз колоссальный язык и, слизав с тарелок все, что там было, быстро исчез туда, откуда и появился.
Раньше остальных из шока выбралась маленькая дочка.
Папа, что это было? спросила она.
Михаил Травалов хороший человек с плохими привычками сушит на зиму арбузные корки, читает Мураками, насильно выдавливает на лицах совершенно незнакомых женщин заметные прыщи; поставив дрожащую руку локтем на стол, он вложил в раскрытую ладонь неровно подстриженную голову и обреченно произнес:
Это, деточка, был язык государственной помощи. Сегодня он помог и нам.
Но он же забрал нашу еду! возмутилась дочка.
Зато нам теперь не надо мыть тарелки. На них же уже ни крошки, ни пятнышка жира. Михаил Травалов скупо улыбнулся. Тоже ведь помощь.
Досужие разговоры о том, что язык легче вырвать, чем выучить, здесь не проходят. Поэтому учим. И Седов, и Мартынов, и Семен «Марафет», и сводный брат Михаила Травалова Константин, работающий в тайне для всех, в том числе и для комитетчиков, на восьмой центр ФСБ, и не устающий пытать чиновников своей префектуры.
В предрассветных сновидениях. Освященным воздушным поцелуем паяльником. Но Константину Травалову никто никогда не звонил, и он от этого очень сильно переживал: двенадцатого марта 1999 года он, не переставая переживать, решил устроить небольшую хитрость.