Времена года в моей голове. Меняются. Как добиваемый аскезой дровосек под лунной коркой.
Улыбка пепла.
Хватит меня соблазнять! сдирая руку Редина со своей груди, прокричала плохо слышащая модница Лариса Пименова.
Хватит, так хватит, угрюмо проворчал Редин.
Поднявшись с дивана, он шагнул к двери: когда она хлопнула, об этом пожалели все. И другие двери, сорванные с петель данной эстетикой хлопка, и другие люди, не признававшие за собой права стать теми, кто еще вместе: все, все.
Кроме времени. Но по словам так и недозревшего до рождения в собственных глазах мученика-бойца за гомофобную веру Франсуа «Стояка» Шернье: кто-то сорит деньгами, а кто-то и временем, но время это же не деньги, время это навязчивый голубь на плече Господа.
Не будоража им свой ум, Господь пытается его согнать. Словом, палкой, но голубь его Слова не слушает, а от палки шустро перепрыгивает на другое плечо.
Голубь сидит там один. Довольно спокойно, но Господь не замечает его хитрости и все еще лупит палкой по тому плечу, на котором этот голубь изначально не слушал его Слова: время давно уже остановилось, оно голубь на другом плече Господа, однако Господь остановиться не может он и сучковатой палкой по своему плечу дубасит, и голубя смешит, как живого.
Вдумчивый каменотес Дженнаро Бальдини в собственных глазах уже родился. С апреля 1835-го он сорок второй живет в заброшенной деревне под Ливорно, отлучаясь из нее лишь эпизодически неправомерно посланная погоня идет за ним по пятам, отряд из четырнадцати человек уполномочен его уничтожить, и, тревожно слушая дыхание безвозвратно выдыхающегося коня, Дженнаро позволил себе отчаяться. Но ненадолго: вспомнив, что в придуманном не им мире всегда есть к кому обратиться, Дженнаро Бальдини вскинул наверх свой потрепанный взгляд и, не переставая вонзать шпоры в бока безумно старавшегося за чужую жизнь животного, истошно завопил:
Молю тебя, вмешайся! Вмешайся, придавая сил моему коню! Придай ему сил, чтобы он меня
Услышавший Дженнаро, в деталях, по-видимому, не нуждался. Сил коню Он придал, но как-то по-своему, потому что конь, задышавший не только реже, но даже свирепей прежнего, мгновенно развернулся и, не смотря на все понукания и позывы не помогали ни мольбы, ни угрожающие постукивания по шее устремился погоне в лоб.
Сблизились они быстро. Не зная как им реагировать на столь отчаянное поведение, преследовавшие его люди хотя за Дженнаро Бальдини никто уже не гнался; с конем он голова к голове, но что у коня в голове? кто у коня в голове? поспешно разъехались и сомкнулись лишь после того, как сквозь них пролетели ими же когда-то нагоняемые.
Кто-то из опешивших перекрестился, кто-то нехотя взвел курки.
Грянули выстрелы. Коня они не задели.
Животное выжило, человек нет.
Огонь творит прошлое, луна творит нежность.
Редин творил партию в шахматы. С Семеном «Марафетом» Белковский, чьи предки проводили лето в Италии, и по возвращению к себе на Варварку не без удовлетворения обсуждали в прокуренной чайной катастрофу одноименного дирижабля, приведшую экспедицию генерала Умберто Нобили к крайне непростой посадке, после которой их возвращение домой стало возможно лишь на ледоколе и далеко не по воздуху.
Положение у Редина было аховое. Его настроение характеризовалось им самим, как гнусное: выйти из дебюта без двух пешек случается с ним не часто, а случается с ним разное Царицыно прежде называлось Черная Грязь, но он в этой грязи и лежал, и любил; механическую трубу Мариацкого костела Редин слышал и не доезжая до Кракова, однако из дебюта он вышел без двух пешек. Не знает вообще зачем вышел. И тут его конь, до этого покорно стоявший на стартовой позиции, начал непрошенно выправлять ситуацию.
Перескакнув через пешку, он поскакал дальше, и скачет, в принципе, бурно, копыт у него нет, но нагнетает: опрокинул чужую ладью, буквально пинками отогнал в самый угол ферзя, белопольного слона и вовсе до смерти затоптал.
Редин наблюдал за его перемещениями тяжко, но с улыбкой. Семен «Марафет» не улыбался.
Он глядел то на доску, то на Редина и накапливал на лбу честолюбивые складки.
Один маленький косячок, заметил Белковский, может и пол-литра коньяка не в ту сторону увести, но конь так не ходит!
Редин только зачарованно улыбался зачарованно. Улыбался. Зачарованно. Над ним секунд тридцать назад плакал ребенок: хлюпал, лил слезы, но затем стал одержимо смеяться.