Травалову нехорошо. У него и мысли от этого нехорошие: все мы здесь отбросы того космоса, что внутри нас; глаза у меня танцуют только сиртаки, но данную иноземщину мне ими танцевать ни к чему, я же не знаю, сколько во мне дороги, тем паче того, куда она ведет и скоро ли ад перестанет быть для меня заграницей
Так, куда он не ходил? не оставляет его в покое любознательная девочка. Куда же, папа, куда?
Туда, ответил Травалов, где носороги на дудках играют
А где они играют?
Это ты у бабушки спроси. Она точно знает.
Еле спровадил. Одел носки и снял ботинки. Носки у Михаила Травалова красные, словно бы у кардинала; он не считает землю отражением неба и не открывает в перцовой настойке настоящего друга; вам, как человеку тупому чего?! не очень образованному так бы и говорил: Антон Павлович с Мартыновым уже выпивают в бассейне, и, выловив оттуда нетрезвого Семена «Марафета» Белковского вытащив его на бортик из хлорированной воды, где он плавал в бессознательном состоянии после самосброса с десятиметровой вышки они кое-как откачали его нашатырем и попробовали выяснить основания настолько ожесточенного к себе поведения.
«Марафет» отвечал медленно:
Я как на нее взобрался, тут же понял, что убьюсь. Высота, мать ее, несусветная Сразу понял. В одну секунду
Но если вы как адекватно мыслящий индивид это поняли, то зачем же в таком случае прыгали? спросил Мартынов.
Не прыгал, а падал
Да кто же вас, милок, заставлял? добродушно поинтересовался Антон Павлович «Чертяга».
Немного поикав кровью, Семен «Марафет» Белковский попытался разъяснить им свою позицию, не ссылаясь на божественное наитие. Gottinnigkeit. В языковых координатах Канта и Шеллинга.
Меня заставлял я сам, сказал «Марафет». Лень было спускаться. Высота несусветная Пока добрался, весь вспотел. Лень было обратно спускаться Лень было
А убиваться не лень? спросил Мартынов.
Но Белковский уже снова потерял сознание.
Или нашел. Сознание? Заточенные хлебцы? ему не понять в каком из миров с ним заговорил некий пронырливый тепляк с явными приметами дьявола.
Не смотри на того бегунка, Марафет, сказал он, это же Соберад, ушлый божок самолюбия и эгоизма. На него не смотри, а на его чемодан из крокодиловой кожи все же взгляни. Видишь?
Вижу, хромой Джо, ответил Белковский, все вижу.
Не смей называть меня Джо, я на Хозяина больше не потею. Он сбросил меня на землю, Он хотел, чтобы пробив ее, я под нее и ушел, но Он страшно ошибся, что-то не рассчитал не впустила она меня. А что у Соберада в чемодане не видишь?
Не вижу, заранее чувствуя подвох, нахмурился «Марафет».
А когда ты слышишь из-за угла громкие возгласы: «Ооой! Аааай!», ты же не знаешь, кричат ли там от удовольствия, или оттого, что насилуют ты не знаешь сочувствовать ли тебе им или завидовать Ergo, ты годен.
К чему я годен? спросил Белковский.
Почти ко всему. Ты же не та старая дева, которая выгнала свою кошку, увидев с каким азартом ее имеет какой-то притворившийся котом демон. Ты готов почти ко всему.
Почти? удивился Семен «Марафет». Почему почти?
Не дай тебе судьба преступить через это почти, не дай тебе ветер почувствовать затишье в твоем сердце
Опасно?
Не опасней, чем сидеть перед узким экраном и плескаться в прохладе ни к чему не обязывающих знакомств нет, отнюдь не опасно. Смертельно.
Смертельно опасно? спросил «Марафет».
Просто смертельно.
Нет, нет, нет да, да, да!
Вышла кошка за кота. За енота тоже. И еще
О, Боже!
Емко. Нервно. Серьезно.
Никак иначе: в кабинете председателя движения «Drugs get away!», в заваленном использованными шприцами лежбище Джима Гарнольда полстены занимала карта мира.
Каждое утро мистер Гарнольд начинал с того, что искал на ней свой дом. Сначала просто глазами, потом с помощью лупы. Замирал, пыжился, жег силы и время, и не находил; Джим Гарнольд цеплялся зубами в хлипкие ахиллы уходящей от него жизни. Он ощущал в себе полуночный свет разбитых окон; Джим переживал и о своей мнимой иммобилизации позвоночника, и о ньюкаслской псевдочуме; превращаясь под героином в пердящую «My generation» керамическую курицу и крайне опасаясь, что его разобьют, он беспокоился и о том, оставишь ли потомство мыслями, но сегодня его шансы были выше, чем прежде.