Вес Кафки.
Эпизоды из романа «Прорыв».
Не перегружая повествование правдой, Иван Барсов занимается литературой верхнего яруса.
Договоры были, сказал он, со многими были, но кровью я их не скреплял. Не мои книги моя душа. Я не прослеживаю между ними силы притяжения. Между мной, бродягами и властью. Она будит бродяг ногами, я не наполняю глаза лживыми слезами, пораженная ткань социума если бы только они. В конторах, на рынках, в телевизоре достигнут единый образ. То ли заматеревшая деревяшка Буратино, то ли уродливый Новый человек с картины Малевича, закономерно. Сейчас на дворе век Кали.
Иного мы не знали, криво усмехнулся Максим. В корчах накопительства, в непрерывности юмористических передач. Для преодоления необходима крепчайшая психическая организация. Внешне неповрежденные цветы-буяны расцветают, как умирают. Упавшая кобыла изготовившийся к полету Пегас.
Херня, сплюнул Барсов. Создатель претензий не принимает.
Слишком тонко, не понял Стариков.
Не спеши, Максим, разберемся. Во взоре Ивана Барсова промелькнуло подозрение: не совершил ли он логической ошибки. Что-то вялотекущее вяло протекает во мне. Хмм. На то оно и это. Могильный камень по-дружески склонился к соседнему кресту. Скажу тебе о птенцах сквозь ветки с сидящими в гнездах птенцами я вижу смерть.
Великий день моего гнева уже на подходе. В сжатой ладони ключ от сорванной двери. Мы сильны в употреблении без закуски, мерзнущие девушки отбегают от нас на высоких каблуках, гитара прекрасна, пальцы быстры, но жить тебе, Пьетро, лишь до зимы редкая рифма из «Истории кумарного движения в городе-иллюзии Калуге», посещаемого Барсовым по поручению Семена «Ракеты»: задачи не оглашаются, дорога не оплачивается. Собака переходила дорогу, автобус, резко затормозив, перевернулся, восемь трупов. Собака?
В норме.
Я рад. Я представляю угрозу. Щелкая зубами, кого-нибудь прихвачу. Повергнув в смятение, вольюсь в манифестацию йогов; ее намеревался устроить прибывший за день до меня Филипп Осянин. Ему же известны и темы протестов. Направленность выражения солидарности. В общем, я, Осянин, три-четыре йога и десяток примкнувших торчков.
Осмысленная бессмысленность, бабочка-экстремистка в ведре кипятка, скудная ослепленность пассивностью милиции, некоторый дешевый опыт, выхаркиваемый кровавыми сгустками на нахоженную просеку; во мне недостаточно тайны. В альбом с филоновскими «формулами» вложена собственная акварель Сергия Радонежского, кормящего хлебом дикого медведя.
Блистательный морок. Летописный факт. От себя не уйдешь, не улетишь, но уплывешь по реке Безумия.
Наблюдая планетный пляс, Осянин был бы в восторге, и одной девственницей стало бы меньше.
Уцелевшие инстинктивно покрылись бы гусиной кожей: поцелуй отвращение, ущербное гавканье философский смысл. Надо следить за пятками, крошка. Прочитав в твоем модном журнале, Иван приписал эту рекомендацию забытому сыктывкарскому мудрецу Пимену Детективу, возвращающемуся домой без денег, но со стихами. Бубня под каменным дождем: «И в городе луна луна. И снова я без сна без сна».
Луна исчезала.
Он тут же замечал.«В безлунную ночь по колено в снегу терзаю конец и уныло бреду» приветствую!
Здравствуйте.
Я не вам.
Все равно здравствуйте.
Здравствуй, Максим, с симпатией сказал Иван Барсов.
Уже здоровались, проворчал Стариков. Кивали и протягивали. На моем коричневом паласе обнаружены непросохшие следы пятидесятого размера. Не твои?
Ты задаешь потрясающие вопросы, уважительно протянул Барсов.
Держите его! Держите всех. Все держите друг друга. А я пойду. Переступив с ноги на ногу, Максим нахмурился и остался. Подремли, подремли. Займись делом. Я мог бы говорить не вслух, но я расслышал, так расслышал! ты смотришь и я смотрю, буддийская созерцательность тормозит технологическое развитие, поможем, чем можем, внесем скромную лепту, я говорю вслух?
Металлическим голосом. Задавая потрясающие вопросы. Не найдя выигрыш в пачке пельменей.
Да кто находил
У меня находили. В «Сожалениях о широкой».
Везде всех и все. Стук лопаты об череп, перебрасывание через Тверскую теннисным мячом, душевный мальчик с колоссальным елдаком. Она шире. Тут она улица. По ряду обстоятельств я не называю ее настоящее имя, наделяя Юллу Халлу красотой лица и длинными стоящими сосками если бы на полсантиметра больше, было бы уродство.