Гамашев. Внебрачный?
Красникова. Расписаться я ему предлагала.
Гамашев. И что же он сказал?
Красникова. Ни слова не проронил. В отключке он в тот миг не находился стоял у раковины и краны крутил. Подбирал приемлемую для него температуру воды.
Гамашев. Руки помыть?
Красникова. За те пять минут, что я проторчала около него, он ни к чему так и не приступил. А возможно, я чего-то и проморгала я же на него то посмотрю, то не посмотрю, он-то, как изваяние, ну а меня тряхануло, кому же придется по душе, когда ты говоришь о замужестве и понимаешь, что ты здесь некстати. Наслаждаться особенно нечем!
Гамашев. Меня терзают смутные догадки.
Красникова. На чей счет?
Гамашев. Да на ваш, на ваш мне видится, что выйти замуж за кого-то не слишком поганого вы бы не отказались.
Красникова. Я могу об этом только мечтать.
Гамашев. Моложе тридцати вы не выглядите а для женщины тридцать это уже почти сто.
Красникова. Ваш подсчет мне не нравится. Положительные эмоции вы им в меня не вдохнете! Для чего вам вздумалось меня расстраивать? Чужие функции на себя вы берете! Меня тут и без вас есть кому задеть! И в окружающем мире, и в магазине молоденьких кошечек наше начальство ставит работать днем, а меня задвигает в ночную смену, что объясняется мною тем, что их заботят наши доходы. Кто придет днем поглядит на точеных милашек, которые очаровывают. Способствуют продажам. Кто заявится после одиннадцати взглянет на меня!
Гамашев. Глядеть на вас совсем не страшно.
Красникова. Спасибо но вы не покупатель.
Гамашев. Кепку бы я купил.
Красникова. Кепку, треуголку в такое позднее время если какой-нибудь кадр и заползет, то не за покупками.
Гамашев. А чего вы же открыты?
Красникова. Политика руководства. Я в нее не вдумываюсь. Мы сможем поговорить с вами на одном языке?
Гамашев. О тревоге за будущее?
Красникова. О посеребренных луной влюбленных, что обрели себя, сойдясь. Жена или постоянная партнерша у вас имеется?
Гамашев. Я живу без раздоров.
Красникова. Ни с кем не жить то еще удовольствие чтобы вам было от чего отталкиваться, я скажу вам, что вы мне не неприятны.
Гамашев. Дома, за чашкой остывающего чая, я ваше признание обмозгую.
Красникова. Ну а вообще-то я вам как?
Гамашев. Мне приходилось теперь и более мерзкое общество. Вероятно, я вам нагрубил, но от вашей на меня волны от вашего смывания моей почвы от вашего того, что ваше я заговариваюсь! Ваш на меня наскок наскок! Как у девушки с лошадью. Куцая девочка держала за узду бокастую лошадь. Когда я проходил мимо них по бульвару, девочка мне в лицо бросила, что если вы не дадите моей лошадке на питание, она ударит вас копытом.
Красникова. Девочка худенькая, а лошадь толстенькая?
Гамашев. Для обхватывающего замера ее туловища рулетка понадобится пятиметровая.
Красникова. Порядочная какая девчонка
Гамашев. И лошадка порядочная!
Красникова. Девчонка ее не объедает, вот она и раздалась. Что девочка выпросит, идет у нее на лошадь не на собственные прихоти. Девчонка ей наверняка и тренировки устраивает. Лошадь, ничему не обученная, по приказу копытом не засветит.
Гамашев. В меня она махнула. Не гривой махнула от живота до груди копыто прошло по мне вскользь. Лишь покраснение осталось.
Красникова. А пониже бы и
Гамашев. Было бы сокрушительно! И никакая девочка никаких слов лошади не говорила! Она на меня без малейших указаний прогневалась.
Красникова. Вас же предупреждали. Не дадите ударит лошадь невоспитанная, необученная, но умная феноменально!
Гамашев. Предоставьте мне судить о ней самому. Умная ли она, дурная величие человека в том, что лошадям он не мстит.
Красникова. Безоружным на лошадь не набросишься. Затопчет!
Гамашев. Большое желание привести к ним легавого и прояснить, с чьего же разрешения они там расположились и кого ни попадя атакуют, во мне засвербило, однако посвербило и отошло. Девочка лошадка чего мне на них хищника напускать?
Красникова. На такое они не нагрешили.
Гамашев. Тощенькая девочка и без того была бледной, а подойти к ним некий правоохранитель, тут бы и лошадь побледнела. Неестественно! Людям, чтобы неестественно побледнеть, надо помереть, а лошади и мертвыми не бледнеют если она все же побледнеет, то здесь что-то воистину неестественное! Сверхнеестественное!