Чургонцев. Ветер гонит по дороге два тлеющих окурка. Они друг к другу удивительно близко!
Гамашев. Ветер сейчас, говорят, со Средиземного моря идет.
Чургонцев. По радио слышал?
Гамашев. Включил и вермишель быстрого приготовления поедал. На упаковке написано, что в составе того, что в ней, должна быть тушеная осетрина.
Погребной. Была?
Гамашев. Я не знаю, какова она на вкус.
Чургонцев. Подобные надписи это мифотворчество. Осетрину они положат! Саму вермишель бы положили!
Гамашев. Вермишель в ней лежала. Настолько грубый обман производители не допускают. Разумная осторожность им присуща.
Чургонцев. Женщины из твоего цеха готовкой для тебя не занимаются?
Гамашев. Идея возникала, но провалилась. Таджикская девушка с веселым лицом пожелала подкормить меня их национальными кушаньями, и к исходу того дня я принялся во всеуслышание сетовать на живот. У меня в нем не то чтобы покалывало сильнее боли я в жизни моей не испытывал! Без промывания я бы издох! Да и после него ночь была тяжелой метался по постели и думал, почему же меня, отчего же, не из-за интриг ли? Таджикской работнице личность начальника непринципиальна, ее зарплата и положение ни при ком не улучшится, но ее же могли подговорить с выплатой аванса, с дачей уверений по окончанию моих мучений озолотить едва жар у меня спал, я додумался, что при покушении яд бы ей вручили поубийственней.
Погребной. Ножи на тебя кто-то точит?
Гамашев. Несправедливо судить о моем окружении мне бы не хотелось. Пролить на кого-то из них неожиданный свет было бы желательно, но девушка с утра божилась, что ей для меня никто ничего не передавал и ингредиенты, составляющие ее блюдо, она приобрела на рынке, где всегда отоваривается.
Погребной. У кого? Нет ли тут цепочки заказчик, продавец, девушка которая сама, возможно, заказчицей и является.
Гамашев. Она исполнительница.
Погребной. И заказчица! По телефону заказала продавцу достать подпорченный продукт, затем пришла на рынок и купила его, как вполне пригодный, с чем-то его пережарила и подала тебе. Не убить, а предупредить.
Гамашев. О чем?
Погребной. Хотя бы о гибельности твоих к ней приставаний. Чувства к ней тебя не переполняют, а помять ее в закуточке ты, видимо, любишь.
Гамашев. Любить не люблю, а полапать люблю?
Погребной. А кто из нас не такой?
Гамашев. Тот, кто из Барнаула. С телом любимой Ларисы он поигрывал, но с прекращением любви и к Ларисе не забегает, и прочих не щупает. Всем необходимым и без женщин обеспечивается.
Погребной. Ха-ха
Чургонцев. Они мне ненавистны! Данное к ним отношение я, надеюсь, пронесу в себе до конца.
Гамашев. Ты поддался ложному взгляду. По части отсутствия связей с женщинами я сейчас твой побратим, однако возникни у меня что-то, дорожить этим я буду. Женская нежность мне требуется и старость приближается я бы и от пенсии отказался, найдись для мне женщина, мои заключительные годы душа в душу со мной прожившая.
Погребной. А что бы вас обеспечивало? Твои сбережения?
Гамашев. У меня их нет.
Погребной. Ну и что бы вы с ней ели?
Чургонцев. Он и его старуха ели бы друг друга. В склоках и скандалах выясняя подоплеку того, почему в доме у них шаром покати, а на столе объедки из больничной столовой.
Гамашев. Обязательно из больничной?
Чургонцев. Твоя старая ведьма будет тебя немилосердно пилить, отчего ты станешь подвержен приступам и попаданиям в больницу, где тебя, выслушав, пожалеют и разрешат приходить за объедками.
Гамашев. С такой бабой я бы дрался. Навалял бы бабуленьке по полненькой вывел бы эту дрянь из строя.
Чургонцев. И тебе ее не жалко?
Гамашев. А чего она меня изводит?
Чургонцев. Она изводит тебя, лежа в постели. Из которой уже не встает!
Гамашев. Будучи покалеченной мною?
Чургонцев. Чтобы снять с тебя обвинения в избиении, я допущу, что ее организм надломился из-за разраставшейся в ней с детства болезни. Но убедил ли ты в этом вызванную ею милицию, мне неизвестно.
Погребной. Если он на свободе, то убедил.
Чургонцев. С три короба наплел, но вывернулся ушлый малый.
Погребной. Он пенсию не получает, а с ее-то пенсией что? И она что ли от пенсии отказалась?
Чургонцев. Она, как он. Дай мне Господи спутника жизни и больше ничего мне не надо! К вынашивающим подобные мысли я бы применил принудительные меры медицинского характера. Пробовал бы, пока не поздно, спасти прочистить мозги таблетками, уколами, окуриванием вразумляющими газами. Надышался и пошел!