Что для тебя я тот же ноль, мантисса
И единственный раз, когда батя пожал мне руку за строчки, это были 14 строк про уходящих, улетающих на его любимую туманность Андромеды, навсегда, без возврата, туда:
«Всем получить на базе двойников».
Инструкция строга на этот случай.
Мы, странники, послушною толпой
Берём под роспись запасные души.
Мы не умеем права умирать,
Хотя мы никогда не возвратимся.
Мы знаем: нас никто не будет ждать,
На старте с вами горестно простимся.
С оставшимися. Всё же это мы,
Хоть улетаем для далёкой встречи.
Мы ваше тело, ваша мысль и сны.
И это наш последний летний вечер.
Но всё равно, всё зря или удастся
Лишь боль в запасе, что нельзя остаться.
Сны Вот, кусочек из недописанной «пьесы», начал её ещё при тебе, 11.11.2012, ещё до твоей последней операции, бать, про твоё, бать, золото партии:
Вот подходит Емельян.
И не трезвый, и не пьян.
Е м е л я
Снится, тятя, мы вдвоём,
Под кровом ночи,
Без огня, все выплакали очи,
Злато царства твоего
Прячем в тайное дупло
За Маруськиной горой.
И тревожною порой,
Больше некому доверить,
Лишь вдвоём с тобой телеги
С изумрудами, рубинами,
С бриллиантами и вилами,
От врагов в пути нежданных,
Через восемь перевалов,
Обманув ворон и леших,
Всё упрятали и пеши
Добрели вот до дворца.
Глядь: а нетути крыльца!..
Или, опять, про это золотое крыльцо детства, из сна Емельки:
Ко дворцу отца подходит,
Ничего он не находит:
Лопухи и крапив'а,
Два подсолнуха и два
С перекладиной столба
Вот и всё, что от крыльца
Он находит у дворца.
А это самый страшный сон в пьесе:
Не только горы провалились
И море вздулось жизнь ушла.
И стёрлась память навсегда
Об этой ласковой земле,
Где пели птицы при луне
И тихие сады светились.
Нет Пирамид и нету Слова.
И у крылечка золотого,
Ушедшего на дно земли,
Объятий нет и нет любви.
Всё же наперекор всем катаклизмам, наперекор времени и равнодушной судьбе, разреши мне, бать, передать привет твоим горам, нашему с тобой Кавказу моей родине и твоей любви:
Привет, опальный карнавал!
Максим Максимыч там вздыхал
И при любой погоде
Там русский стих не унывал,
Пил воды и свободу!
Там и сейчас, средь бела дня,
Печорин падает с коня.
И, не хотел признаться,
Там так же навсегда о н а
Ушла и не угнаться
Кавказ! Прохладный мой прибой
Июня неба надо мной!
И даже на равнине,
В дрожащий и неверный зной,
Как кружку пива в час хмельной,
Ищу твои вершины.
Вот и всё. Я жду тебя, в снах! Это последнее, о снах:
«Синдром Соляриса»
Или сам устал он от игры,
Или, вправду, дождались конца:
Можно спать, забыв про топоры,
Не страшась любимого лица.
Станция развёрнута в петле.
Тень её громадный вензель О,
Ускоряя память о Земле,
Всё ещё цепляет за крыло:
Океан Отец Опять О н а
Снова дочки Как там, куклы, сны?
Хоть и не поверит мне жена,
Больше ноль галактик вне жены.
Я устал от гипер их и суб.
Мне б, как в снах, напиться б и в траву б!
До снов, до пьес, до встречи там, на Магеллановых Облаках, бать! Всё жду чуда: придёшь ко мне во сне и подскажешь, где же твои рукописи?
27. 10. 2013
Про горы и равнины
Горы! Батино сердце, пламень его жизни, его песня, его друзья и солнце его счастья!
Руды, медь, кристаллы, геология и все эти эпитеты к горам ну, третье место. Первое друзья! Без них он не он. Как он их любил! Друзья, горы, геология. Поэзия только четвёртая его страсть на этих моих лукавых весах. Вот про горы, про амплитуду рельефа, так близкую его размаху души, про их первозданность и неподкупность, недоступную разуму красоту и любовь к ним вот тут мне что-то довелось уловить от отца, как и про поэзию.
Горы! Уже первый ударный звук зовёт ввысь. Кличет: «О! Пошли со мной, друг!» Go! Ого го го го! Пошли! Пошли, ребята! Это же Ушба олицетворение красоты! Это же Софруджу белая фата невесты! Белалакая, Домбай-Ульген, Эльбрус, Аксаут, София, Каракая какая магия, кто их видел, снега, льда, скал, ветра, солнца и космоса! Вот эта синусоида из праха быта внизу до бытия поднебесья, этот кристалл вечной красоты и верность локтя товарища вот это чудо, наверно, навсегда оставило в горах сердце моего отца. «Я безмерно завидую горам» такое завещание мог оставить только их однолюб. Сергей из «Не доходя до вершины» Михаила Милякова просто батин портрет, это же две капли воды их души и судьбы! Даже письмо в книге будто сам отец водил пером! А я ещё в институте сбежал из секции альпинизма от самого Александра Кузнецова, друга и брата Михаила Хергиани. Я знал, что я ни батя, ни сестра Галка. Я научился ходить по перилам мостиков, а Галка и батя бегали с детства по жёрдочкам на любой высоте. Бесстрашие и врождённый порок моего вестибулярного аппарата: вот вся разница. Я, разноухий, конечно, втайне натренировался ходить, может, и проворнее, но это не природное, и для меня неинтересное. А у бати абсолютное бесстрашие, и сколько из-за этого было падений Но горы отца стали и моей любимой жизнью. А это непересказуемый мир Западного и Южного Кызгычей, София и Маруха, Приэльбрусье, Домбай и Аксаут подарок мне любимого бати от вселенной.