Не мудрено.
Решили ориентироваться не по карте, а по звукам боя. Часам к одиннадцати, наконец, вышли, к линии соприкосновения и встретили бойцов из соседней бригады. Оказывается, мы забрели не туда куда надо, сделали огромный ненужный крюк, а потом еще его увеличили. Дело приобретало скверный оборот!! Старлей побледнел, трухнул и давай орать, чтобы мы перешли на бег. «Куда там. Но потрусили».
Бежали вдоль линии фронта, а вообще не столько бежали, сколько делали вид, потому что сил после марша, уже не осталось, но дело пахло керосином. Петров уже не орал, а просил, умолял добавить.
Ребятушки! Ребятушки!
Щас, только разбег возьму и с низкого старта, подбадривал себя Моня, обливаясь потом и дико вращая глазами.
Ребятушки уже как «козлятушки», пыхтел я, на последнем издыхании.
Появились отстающие. Старлей умчался назад, работал добрым словом и «трехэтажными». Голова колонны в его отсутствие перешла на шаг. Потные сержанты сновали, как загнанные мыши. Им приходилось еще бегать вдоль колонны, переходить с права на лево и обратно, а это была дополнительная нагрузка.
Выглянуло солнце, стало припекать. Почти у всех закончилась вода, во рту пересохло, а кто пил, отворачивался. Остальные жадно ловили взглядом счастливчика. Надо было делать привал, но старлей упорно гнал колонну, превратившуюся в неорганизованную толпу. Взводы окончательно перемешались. Наконец и он выдохся, свалился на траву и все как по команде за ним.
Один Моня не унывал, глядя в голубое бездонное небо:
Я, как та лошадь на свадьбе: морда в цветах, а задница в мыле, заявил он и вдруг на распев выдал озорной куплет, лежа на спине:
«Мой братан для марафету бабочку одел,
На резном ходу штиблеты лорд их не имел.
Клифт парижский от Диора, вязаный картуз.
Ой, кому-то будет сорез, ой, бубновый туз!»
Он замолчал, и застрекотали кузнечики, а где-то далеко очень глухо бухало и стучало. Если удавалось прислонить ухо к земле, то звуки становились слышней. Трава была настояна на клевере, тысячелистнике и отдавала прелым, а по небу ползли легкие облака. Ветер был западный.
«Может, это облако пролетало над моим домом? подумал я. Двести километров и никакой войны!! Маманька придет с работы, пожарит котлеты, отварит рожки и можно взять в киоске у Сухой балки пива. Сколько хочешь «Янтарного светлого», «Веселого монаха»,» или Черниговского», а может «Монастырского», или «Славутича с двойным хмелем». Сейчас хотя бы баночку любого, холодненького!»! Только у нас в Червонозаводском, единица измерения пива была ящик или упаковка. Это у нас на рынке можно было купить джинсы Dolce & Gabbana за 200 грн., а на сдачу тебе могли еще вручить носочки от Valentino или Versace. А про ослепительную красоту местных кареглазых девчонок в белых блузках с большим вырезом и черных сарафанах, отороченных красной каймой даже не стоит вспоминать. Эти клетчатые юбки, что были много выше колен! А какие соблазнительные ножки! Взгляд ел такую красавицу, начиная со строгого пробора на голове, чуть задерживался на пышущей здоровьем груди, не помещавшейся в блузке, и скользил до высоких каблуков и горящих туфель лодочкой. Да! Мечты. Где же вы наши девчонки, где мой отчий дом?!».
Минут через пять Петров, шатаясь, поднялся и вновь послал нас вперед.
Откуда он силы находит задохлик?! удивлялся Новиков, с трудом поднимаясь на ослабевших ногах.
Дело серьезное! хмурился Гаврилов, его тоже пошатывало. Надо терпеть!
Мы бежали через силу. Старлея было жалко «сельхозник» разве он думал попасть на войну. Коровки-буренки. Он был спец по качеству молока и больше пробирки ничего не поднимал, но молоко стало не в моде пошел другой тренд.
Могут расстрелять, если «сепара» прорвались, предположил я, переводя дух. Виновного всегда найдут.
А тут и искать не надо, цедил Гаврилов, пытаясь сплюнуть, но слюны уже не было. Никто не спросит, что за военная кафедра, чему там учили, и почему не было переподготовки?!
Старлей поплелся в хвост, мы сразу перешли на шаг.
Если отобьются, то ничего, размышлял я, вытирая лоб, но на войне наказывают не тех и не за то. Блестящие кабинетные операции наших штабов проваливают трусы на передовой. Это давно известно! Командование на себя грехи не возьмет. Кто попался первый под руку тот и виноват.
Мы опять перешли на легкую трусцу. Редкий дубовый лесок и кусты акации закончились. Впереди раскинулось обширное и ровное, как тарелка, поле, а линии фронта не было. Была граница соприкосновения с противником, но где она никто не знал.