Пламя побывало и намогиле Сошниных, оплавило краску на ограде, выжгло
фотокарточки в полукруглыхотверстиях. Леонид летом наново покрасил голубой
краской оградку и немудрящие надгробия, вбил в землю скамейку, но фотографии
новые невставил.Зачем они? На прежнихфотографиях женщины молодые, мало
похожиенатех,которыхпомнилСошнин.Ввойнумаменекогдабыло
фотографироваться.ТетяЛина после колонии не вфотографиюправилась, а,
тайно отнего,от Леонида, в церковь. Незачем тешитьфотографиями чужих и
равнодушных кним людей -- показухи и без кладбищхоть отбавляй. Он помнит
маму, но больше тетю Лину, любитих, скорбитпоним,мучается, как и все
люди,в груди которыхеще есть сердце, зато, что жив,а онилежаттак
близко-- рукой можно достать --и в тожевремястольдалеко, чтоуж
никогдаиникто их недостанет,не увидит,не обидит, не развеселит, не
толкнет, не обругает. И небо, так ярко засиявшее от беззаботного, никогоне
греющего солнца, к ним отношения не имеет -- они вземле лежат, снизу у них
земляинад ними земля,давно уж, наверное,раздавившая их, вобравшая их
тлен в себя, как вбирала она и до этого миллионы и миллионы людей, простых и
гениальных, черных и белых, желтых и красных, животных и растения, деревья и
цветы, целыенации иматерики, -- земляи должнабыть такая:бездушная,
немая,темная итяжелая. Если б она умела чувствовать истрадать, онабы
давно рассыпаласьи прах ее развеялсябы в пространстве. Вбирая в себя то,
чтоонародила, вбирает онаи горечеловеческое, иболь, сохраняя людям
способность жить дальше и помнить тех, кто жил до них.
-- Ну, простите меня, мама, тетя Лина, -- снявшапку, низко поклонился
Леонид и отчего-то несмог сразураспрямиться, отчего-то так отяжелило его
горе, скопившеесяв нем, что сил небыло поднять головукяркому зимнему
солнцу, сдвинуться с места.
Наконецон почувствовал головой холод, обеими рукаминахлобучил шапку
и, уже не оглядываясь, длинно прокашливая слезы в сдавленном горле, двинулся
к выходу кладбища, боясь выплюнуть откашлянную мокроту в кладбищенский снег.
У выхода со старого кладбища он заметил две фигурки: одна в приталенном
пальтишке, в песцовой шапке, пританцовы- вает, бьет сапогомо модный сапог,
другая фигуркамалая,с большой круглой головой-одуванчиком -- слава богу,
догадаласьзакутатьребенка втетиЛининупуховуюшаль, вваленкахс
галошами, в деревенских рукавичках из овечьей шерсти, в неповоротливой шубе,
стоит, смешно оттопырив руки. Чтобы не дать ход пустому разговору: "Опоздали
на автобус, все машины ушли, мы с нового кладбища сюда, на всякий случай..."
-- Сошнинс ходу поднял Светку, прижал ее к себе. Она молча и крепко обняла
отца за шею, приникла к его уху ртом, осторожным теплом в него дышала.
Почему-тооншелсердито, илитак казалосьЛерке, большеобычного
хромал, и ботинки, полныеснега, мерзло чирикалина стеклянистой полознице
дороги. Не зная, что сказать исделать, Лерка внезапно сталадразнитьего
просебяжестокойдетскойдразнилкой:"Рупь-пять--гдевзять?Надо
за-ра-бо- тать?Рупь-пять, гдевзять.