Вот в этой гуще, на
земляничнойкулижке, и увидел я Паруню.Она косила мелкое разнотравьедля
козы, вся ушла в работу и не слышала меня.
Я замер на опушке.
Лицо Парунибыло отстраненоот мира исует его, мягко,я бы сказал,
дажеблаголепно было лицоее. Знойсолнца, стоявшего о полудни,смягчала
густая хвоя игущина листьев; душистое и легкоетеплореяло над полянкой,
над женщиной, светлои даже празднично делающей "легкую" работу. Была она в
ситцевом платье горошком, в белом, по-девчоночьи высоко завязанном платке --
в томже крупном горохе -- видать, выгадался при раскрое кусочек материи от
платья.Лоб Паруни четко раздвоился-- нижняя половина его и все лицо были
подцветобожженной глины, выше, допосекшихсяволос, --иссиня-бледная
кожа,слегкаокропленнаякапелькамипота.НаногахПаруникакие-то
легкомысленныеноскии кожаные, скрипучие, еще ниразудосегодняне
надеванные сандалеты. Проблеск давнего, девическогоугадывался в наряженной
женщине, недурна и вчем-то даже видная и ладная могла быть онавдевках,
если бы сиротство, война да работа не заели ее девичий век.
Паруняплавно шла по поляне, роняяк ногам косоюнизкий валок лесной
травы.В венчиках манжетоклеснойкрасноватой герани, в разжильях низкого
подорожникаивысокойкупены,вблеклых головках ползучегоклевера,в
листьях-сердечкахмайника,на черноголовках,на дымянке,наикотникеи
путающемся меж трав и дудочек мышином горошке -- на всем,на всем, несмотря
на полдень,ещележала прохлада утра, а в теньке, взаувее, нет-нет даи
вспыхивалаостатнимяркимсветомкапляросыи,перегорев,коротко,
празднично гасла.
Валкитравы,сплошь окропленныебрызгамиземляники, беловатойпока
костяники,пятна листвы,блики солнца делали леснуюкулижку еще нарядней,
красочней, оживляли горошины и наПарунином"выходном"платье и платке. С
тихой улыбкой, тайноблуждающейпо лицу,творила онасенокоснуюстраду,
баловалась радостнымзадельем. Разгоревшееся алоелицоеебылоровно бы
высвечено еще и внутренним светом,на немжилоудовольствиеотвольного
труда,отприроды,близкойи необходимойсердцу, в котором расплылось и
царило ленивое, нежное лето, и наслаждение было от него во всем:ив тепле
ласкового,чуть ощутимого ветерка, и в ярком свете, ненадоедном, игровитом,
что неразумное дитя, и в вольном воздухе, какойбывает только в пору спелой
травы, когда ещене отдает земля грибной прелью и горечью плесени, а вместо
паутины невидимыми нитями сквозитипрошиваетвсе земляничный дух, но все
это и даже стойкийароматсроненной состебельковземляники, подвяленной
высокимсолнцем,заслонит,подавит скошенной травой,котораяпокорнои
быстро вянет,исходяпоследними оттогогустымипрянымдоопьянения
запахом.
Всевокруг и прежде всего сама Паруня были так редкостнонеповторимы,
что зазнобило моесердце, горлосделалось шершавым.