Всевокруг и прежде всего сама Паруня были так редкостнонеповторимы,
что зазнобило моесердце, горлосделалось шершавым. Захотелось отступить в
пихтачи,чтоб навсегдаунестив себе до болизнакомуюс детства картину
слияния,вотименно,полногослиянияприродыичеловека,аглавное,
осязаемую уверенность в том, что так же вот счастливы трудом и благословенны
природоюбывали моя покойнаямама,итетки мои,ивсе русские женщины,
которыевынесливсебеды,не сломились подтяжестьювойны,не пустили
глубоковсебяобездоленностииподавленности,потомучто природа--
заступница икормилица --была с ними и вних. Она, конечно, дарила им не
одни толькорадости,она посылала им и напасти, ибеды,но она была им и
Богом, и заступницей,исудьей, какнастоящая, строгая мать.Вотпочему
никогда не поймут и не разделят ахов и охов, порой и слез, что льет наш брат
интеллигент надих судьбою, наши русскиекрестьяне, малотого, усмехнутся
наднами,ибо надо ещепоглядеть, чья жизнь, нашаили ее вот,допустим,
Парунина, из деревушки Быковки, полнее ивдохновеннее. Во всяком разе, в ту
минуту на лесной земляничной кулижке я вдруг уразумел: счастье и понятие его
--дело непостоянное, текучее, но бесспорноодно-- общениесприродой,
родство с нею, труд во имя нее есть древняя, неизменная, самая,быть может,
надежная радость в жизни человека.
Подногоютреснулсучок.Паруняподнялаголову икакое-товремя
смотрела сквозь меня, без испуга и досады, лишь улыбка медленно сходила с ее
ярких от земляники губ.
--Ты што, собаку пришел проведать? -- спросила меня Паруня. Нашпес,
скончавшийся зимой от старости, похороненна этой горе, но где именно, я не
знал.-- Вот туды ступай! -- махнулаПаруня рукойвглубь леса.--Под
молоньейсломанной елью увидишь могилку... --И словно бы разомзабыв про
меня, обтерла травяным вехтем литовку, сняла с неекровяное крошево и ловко
заширкала бруском по лезвию косы, под гребешком которой и у основания белого
литовища тоже темнела полоска запекшейся земляничной крови.
Я тихо ушел в леса.
Ещеоднавесна!Сновапуть впривычнуюбыковскуюизбушку.Снова
знакомая пристань. Дебаркадера еще нет. Топаем тропинкой мимо изуродованной,
ободранной,медленноумирающей красавицыберезы.Надсаженная,мимоходом
истюканная топорами, онаи вэту весну из последних сил развесиласережки
лимонного цвета, ствол ее светился неестественно белым, лунным светом -- так
уизмученных чахоткой, догорающихлюдей вспыхивает последний яркий румянец
нащеках.Тропинкастрочитнахолм, вдольполя,утыканногоголовками
пестиков,а их тут охотно собирают напироги; беловатыми всходамиосота и
сизыми--сурепки,черезложок,освещенныйжелтымпламенемкалужниц.
Заброшенноеполеседваужезаметнымитемнымистерженькамикогда-то
скошенных хлебов дымится пылью или прахом земли, истаявшей окореньях трав.