У неё было непривычное, окающее произношение.
Я уже воевал, не вдаваясь в подробности, ответил Михаэль. Под Таллином. Был ранен, получил отпуск. Сейчас еду в Горький, потом снова на фронт.
Он понимал, что в неимоверной тесноте вагона нужно говорить о себе как можно меньше.
Ну а сам-то? Сам откуда будешь?
Из Латвии. Из Риги.
Михаэль отвечал односложно. К ним уже прислушивались. Какой-то мужик, примостившийся на верхней полке, даже свесил голову вниз.
Из Латвии? переспросила Клава. Тогда понятно. По разговору твоему. Говоришь вроде правильно, да как-то не по-нашему. Значит, латыш?
Михаэль сделал неопределённый жест. В такой обстановке среди случайных людей он не мог и не хотел откровенничать.
Клава поняла это по-своему. Она перестала донимать Михаэля расспросами и стала рассказывать о себе. Сама она из Вологды. Отец и брат воюют, а до войны оба на одном заводе работали. Матери нет, а с мачехой она не ладит, потому и едет к сестре. Тоже в Горький стало быть, им по пути. Сестра её Лиза на «Красном Сормове» работает, в сборочном цеху. И Клава там работать собирается.
Сормово! Михаэль уже слышал это название
Друг у меня, моряк. Вместе воевали под Таллином. Так он тоже на этом заводе работал.
А где он сейчас?
В Кронштадте.
Правда? И мой жених где-то там. На фронте под Ленинградом.
Михаэль не знал, почему его кольнуло упоминание о женихе. Неужели эта разговорчивая девица ему нравится? А Клавдия тем временем спохватилась:
Господи! Ты же голодный! Сейчас покормлю.
Это было как нельзя кстати. Михаэль умирал от голода. Последнюю банку полученных в Кронштадте консервов он съел ещё утром, и у него оставался только хлеб меньше полбуханки. Это надо было растянуть до конца пути, и тут появляется Клава с корзинкой. А в ней домашняя снедь. Не захочешь поверишь в чудеса.
Нужно было есть неторопливо, зная себе цену, как подобает бывалому бойцу, но от голода сводило челюсти. Неторопливо не получалось. Содержимое корзинки таяло, и Михаэль спохватился лишь тогда, когда понял: ещё немного и у Клавдии не останется ничего. Виновато посмотрев на девушку, он протянул обратно корзинку:
Извини! Совсем о тебе забыл.
Но Клава не расстроилась.
Ты пока ешь. В Кострому приедем раздобудем чего-нибудь. Есть у меня ещё еда, да не могу её трогать. Сестричке везу. Она, бедная, с ребёночком мыкается. Муж-то её без вести пропал. А ей говорят: пропал значит в плен сдался. По этой причине и помощь ей как жене фронтовика не положена, серьёзно и с горечью заключила Клава.
Она хотела ещё что-то сказать, но относительная тишина, установившаяся в ночном вагоне, была нарушена какой-то вознёй. В проходе возник мужской силуэт. Не обращая внимания на узлы, чемоданы и ноги пассажиров, мужчина пробрался внутрь. Бесцеремонно прижав к стенке сидевшую у окна на противоположной полке женщину, он втиснулся рядом с ней. Женщина пыталась протестовать, но наглый тип ткнул её в плечо:
Заткнись, толстуха!
И принялся бесцеремонно разглядывать Михаэля и Клаву. Увидев в руках Михаэля корзинку с едой, новоявленный сосед осклабился:
Эй, рыжий! А много не будет? Поделился бы по-христиански.
Это с тобой-то делиться? ответила за Михаэля Клава. Ты и так с центнер весом. Обойдёшься, не похудеешь.
Нахал и в самом деле был таких размеров, что не мог вместиться полностью и сидел полубоком.
Да уж покрепче твоего шпингалета. А с этим делом у него как? Помощь не нужна? А то я завсегда готовый.
Ты бы лучше на фронте себя показал! вспыхнула Клава. Там люди головы кладут, а такой матёрый детина в тылу ошивается!
А у меня от войны освобождение. Я по здоровью к армии непригодный, ухмыльнулся непрошеный собеседник. Ну так как? Хочешь фартового мужика? У тебя таких точно не было. И, перегнувшись, положил ладонь на колено Клавы. Михаэля он игнорировал, как видно, сразу решив, что тот неопасен.
Дело принимало плохой оборот. Требовалось что-то предпринимать, но Михаэль не решался. Ему легче было вместе со всеми идти в бой, чем оказаться со злом один на один. Он и боксом стал заниматься из-за того, что не хватало ему уверенности в себе. Клаве удалось сбросить ёрзавшую по колену ладонь, но негодяй навис над ней, пытаясь поцеловать в губы. Вокруг реагировали по-разному. Одни возмущались, другие делали вид, что происходящее их не касается. Мужчина на верхней полке даже отвернулся к стене, всем видом давая понять, чтобы на него не рассчитывали. Михаэль понял: если он сейчас, сию минуту не вмешается, в нём разочаруется не только Клава, но и сам он будет презирать и ненавидеть себя. Только не тянуть. Как говорил Юрис в Эстонии: «Прикладом действуй, штыком, да хоть палкой». Главное действовать.