Это, по своей сути, и есть деизм, который выносит Бога за скобки его собственного творения: идеальное сакральное создало идеальное профанное, и ему больше незачем вмешиваться в происходящее. Деизм реализует линию интеллектуалистов (мир сотворен Богом по совершенным моделям), учитывая также и линию волюнтаристов (Бог может все). Синтез обоих направлений осуществился диахронически: в начале времен Бог мог сделать все, что угодно, но затем он сделал свой выбор, будучи абсолютно благ. Считать, что он, неизменный и постоянный, мог передумать и вмешаться в завершенное им же творение это противоречие изначальной предпосылке божественности благости. Так история человеческой мысли убивала чудеса. Религиозный стержень общества все больше сменялся филофоской идеологией.
По сути, потребность в сакрализированном (и уж тем более в подлинно сакральном) Боге уже отпала, Декарт прибегает к нему только функционально, для того чтобы постулировать объект (это четко видно на его апелляции к сакральному как к «гаранту истинности» инуитивного познания человека). В то время как в монотеистических религиях сохранялся миф в виде керигмы9, в диспозиции к модерну это было нерациональным. В итоге вся часть религии, которая несовместима с реальным, отбрасывалась. Бог деизма это Бог реального и только он входит в эпоху модерна.
Философы, очерчивающие основные контуры логики нововременной парадигмы, все чаще исключали из теоретических построений Бога в качестве объяснительного принципа и искали только естественные причины для объяснения природных явлений. Таким образом, апелляция к сверхъестественному в философии и науке постепенно оказалась «запрещенной». Не будет преувеличением сказать, что классики философии модерна буквально одержимы идеей простого, рационального устройства мира, вытекающего из очевидностей рассудка, вовлеченного в деятельность созидания предметов и порядков.
Модерн утверждает идею рельности, и эта реальность редуцирует бытие. Концепт реальности постоянно уточняется, исправляется, выясняется, реконструируется, а научная парадигма механистического мира постоянно уточняет окружающий мир. Таким образом, Новое Время, став семантическим и концептуальным мировоззренческим переворотом, установило парадигму модерна.
Сакральное отвечало на вопрос «как?». Декарт раз и навсегда закрыл этот вопрос (не только в силу своей философской гениальности, но и в силу того, что, сумев примирить предшествующие традиции, он создал метод, который стал базовым для практически всех следующих поколений философов). Модерн отвечает на вопрос «что?», это постоянное уточнение категории реального. Косвенным образом модерн убеждает нас не думать о смерти и соредоточится на реальном, настоящем, рациональном.
В гносеологическом аспекте модерн также базируется, как уже было отчасти показано, на методе Декарта методе радикального сомнения. В попытках найти исходную точку истинного познания Декарт рассуждал следующим образом:
«Так как мы рождаемся детьми и составляем разные суждения о вещах прежде, чем достигнем полного употребления своего разума, то многие предрассудки отклоняют нас от познания истины; избавиться от них мы, по-видимому, можем не иначе, как постаравшись раз в жизни усомниться во всём том, в чём найдём хотя бы малейшее подозрение недостоверности. Если мы станем отвергать всё то, в чём каким бы то ни было образом можем сомневаться, и даже будем считать всё это ложным, то хотя мы легко предположим, что нет никакого Бога, никакого неба, никаких тел и что у нас самих нет ни рук, ни ног, ни вообще тела, однако же не предположим также и того, что мы сами, думающие об этом, не существуем: ибо нелепо признавать то, что мыслит, в то самое время, когда оно мыслит, не существующим. Вследствие чего это познание: я мыслю, следовательно существую, есть первое и вернейшее из всех познаний, встречающееся каждому, кто философствует в порядке. И это лучший путь для познания природы души и её отличия от тела; ибо, исследуя, что же такое мы, предполагающие ложным всё, что от нас отлично, мы увидим совершенно ясно, что к нашей природе не принадлежит ни протяжение, ни форма, ни перемещение, ничто подобное, но одно мышление, которое вследствие того и познаётся первее и вернее всяких вещественных предметов, ибо его мы уже знаем, а во всём другом ещё сомневаемся»10.