Гонг грохотал все чаще и
яростнее.Яждалкаждогоегоударасневыразимымужасом.Потоммне
показалось, чтоменятащатпо хрустящему,белому,раскаленномусолнцем
песку.Это причиняломненевыносимые муки. Мою кожуопалялогонь.Гонг
гудел, какпохоронныйколокол.Сверкающие точки мчались мимо нескончаемым
потоком, словно вся звездная система проваливалась впустоту. Я вздохнул, с
трудом перевелдыхание иоткрылглаза.Двачеловека,стояна коленях,
хлопоталинадо мной.То, что качаломеня вмощном ритме и несло куда-то,
оказалось качкой судна наволнах океана, авместо ужасного гонга яувидел
висевшуюнастенесковороду,котораябренчалаи дребезжалапри каждом
наклоне судна. Хрустящий, опалявший меняогнем песок превратился вжесткие
ладони какого-то человека, растиравшего моюобнаженную грудь. Я застонал от
боли, приподнялголовуипосмотрелна своекрасное,воспаленноетело,
покрытое капельками крови, проступившими сквозь расцарапанную кожу.
-- Хватит,Ионсон,-- сказал второй.--Невидишь, чтоли, совсем
содрал с джентльмена кожу!
Тот, кого назвали Ионсоном, -- человек могучего скандинавского типа, --
перестал растирать меня инеуклюже поднялся наноги. У второго -- судяпо
выговору,типичного кокни [1] -- были мелкие, почти женственные черты лица;
внешность его позволяла предположить, что он с молоком материвпитал в себя
перезвон лондонскихцерковныхколоколов.Грязныйполотняный д колпакна
головеи грубый засаленный передник наузких бедрахизобличали в нем кока
того чрезвычайно грязного камбуза, в котором я находился.
-- Ну, как вы себя чувствуете, сэр? -- спросил онс угодливой улыбкой,
которая является наследием многих поколений, привыкших получать на чай.
Вместоответа я с усилием приподнялся и сел, а затем с помощью Ионсона
встална ноги. Дребезжание сковородыужасно действовало мне на нервыЯ не
могсобратьсясмыслями. Ухватившись,чтобынеупасть,задеревянную
переборку, оказавшуюсянастолько сальной и грязной, что я невольностиснул
зубыототвращения,япотянулсякнесноснойпосудине,висевшейнад
топившейся плитой, снял ее с гвоздя и швырнул в ящик с углем.
Кок ухмыльнулсяпри такомпроявлении нервозности. Он сунул мне в руку
дымящуюся кружку с какой-то бурдой и сказал:
-- Хлебните-ка, это пойдетвам на пользу! В кружке было отвратительное
пойло--корабельныйкофе,-- нооновсеже согрелои оживиломеня.
Прихлебываяэтот напиток,ярассматривал своюразодранную, окровавленную
грудь, а затем обратился к скандинаву.
-- Благодарю вас, мистер Ионсон, --сказал я. -- Но не кажется ли вам,
что вы применили ко мне слишком уж героические меры?
Не знаю, почувствовал ли он упрек в моих словах, но, во всякомслучае,
взгляд, который я бросил на свою грудь,был достаточно выразителен. В ответ
онмолча показал мне свою ладонь.