Тенор похуже, но он еще очень молод, и думаю, голос со временем окрепнет.
– А дирижер?
– Как я пишу в рецензии, перед всяким, кто встанет за дирижерский пульт в данных обстоятельствах, стоит непростая задача. Оркестр репетировал под другим руководством, и новому дирижеру будет тяжело.
– Да, это я понимаю.
– Но принимая во внимание все трудности, с которыми ему пришлось столкнуться, – продолжал профессор, – он выполнил свою задачу просто замечательно. Это очень одаренный молодой человек, и, по‑моему, он очень тонко чувствует именно Верди.
– А маэстро Веллауэр?
– Простите?
– Если бы вы писали рецензию о том спектакле, когда дирижировал Веллауэр, что бы вы написали?
– О спектакле в целом или о маэстро?
– И о том, и о другом.
Было очевидно, что вопрос смутил профессора.
– Боюсь, что не смогу вам ответить, Смерть маэстро сделала все это бессмысленным.
– Но если бы вы все‑таки написали эту рецензию, что бы вы сказали о нем как о дирижере?
Профессор качнулся вместе со стулом, на котором сидел, – сцепив руки и заложив их за голову – типичная профессорская повадка, памятная Брунетти с самого студенчества, – и застыл в этом крайне неустойчивом положении на какое‑то время, размышляя. Наконец стул благополучно вернулся в исходное положение.
– Боюсь что рецензия отличалась бы от теперешней.
– В каком отношении, профессор?
– В отношении вокала мало что изменилось бы. Синьора Петрелли неизменно великолепна. Тенор неплох, как я уже говорил, а со временем, набравшись сценического опыта, стал бы еще лучше. В тот вечер премьеры они пели точно так же, но результат оказался иной. – Видя замешательство Брунетти, он попробовал объяснить. – Видите ли, мне пришлось стереть из памяти все прежние годы его дирижерства. В тот вечер мне стоило большого труда просто слушать музыку, – в памяти оживали прежние великолепные выступления, и это мешало сосредоточиться на нынешнем исполнении. Попробую вам объяснить. Во время представления оперы именно дирижер удерживает все ниточки вместе, это он задает нужный темп певцам и оркестру, все зависит от него – чтобы выходы были вовремя и ни один исполнитель не обгонял другого. Он же следит, чтобы оркестр не играл чересчур громко, чтобы его нарастающее крещендо не заглушало голоса певцов. Едва услышав такое, дирижер может приглушить звук оркестра, щелкнув пальцами или поднеся палец к губам. – Профессор проиллюстрировал сказанное жестами, много раз виденными Брунетти на концертах и оперных спектаклях. – И в каждое отдельное мгновение дирижер следит за всем и в ответе за все, будь то хор, солисты или оркестр. Если он этого не делает, спектакль разваливается, и вместо единого целого публика слышит отдельные партии.
– А в тот вечер, когда маэстро умер?
– В тот вечер этого единого контроля как раз и не было. Иногда оркестр играл до того громко, что я просто не слышал певцов, – уверен, они и сами друг друга могли расслышать с трудом. А иногда музыканты принимались играть слишком быстро, так что вокалисты еле‑еле за ними поспевали. Иногда наоборот.
– Скажите, профессор, а это кто‑нибудь заметил, кроме вас?
Реццонико, подняв брови, презрительно фыркнул:
– Комиссар, я, право, не знаю, хорошо ли вы представляете себе венецианского зрителя, но самое лестное, что можно о нем сказать – что он осел. Думаете, эти люди ходят в театр слушать музыку или прекрасные голоса? Нет, они идут показаться в обновках своим приятелям, а те, в свою очередь, – показаться им. Посадите перед ними самый дрянной оркестрик из какого‑нибудь занюханного городишка на Сицилии, – уверяю вас, никто не заметит.