И так и оставил ее – в недоумении глядящую поверх плюсовых очков: что же она такого сделала?
А сам одним духом пролетел все девяносто четыре ступеньки – скорей, скорей на работу и звонить!
Когда спустя пятнадцать минут он прибыл в квестуру, никаких признаков присутствия Патты еще не наблюдалось, и, надиктовав несколько строчек, он попросил отнести документ на стол начальству. После чего позвонил в редакцию «Газеттино» и попросил к телефону Сальваторе Реццонико, заведующего отделом музыкальной критики. Там ему сообщили, что в данный момент в редакции критика нет, но, возможно, он дома или в консерватории. Обнаруженный в конце концов дома, Реццонико согласился уделить ему время в консерватории, где в одиннадцать у него занятия. Потом Брунетти позвонил своему дантисту: тот как‑то упомянул, что какой‑то его родственник – первая скрипка в оркестре «Ла Фениче». Со скрипачом, чья фамилия оказалась Траверсо, Брунетти договорился встретиться вечером перед спектаклем.
Следующие полчаса ушли на беседу с Мьотти, не сумевшим разузнать в театре ничего нового, не считая того, что еще один хорист подтвердил, что точно видел, как Флавия Петрелли заходила в дирижерскую гримерку после первого действия. А еще Мьотти выяснил причину явной антипатии
к примадонне: тот уверен в ее предосудительной связи с L'americana.Этим достижения Мьотти исчерпывались. Брунетти отправил его порыться в архиве «Газеттино» – вдруг попадется что‑нибудь о некой давней, «еще до войны» скандальной истории с участием маэстро и одной итальянской певицы. Отводя глаза, чтобы не видеть растерянного взгляда Мьотти, он предположил, что у них там, может быть, есть картотека, так что все, наверное, не так уж сложно.
После этого Брунетти вышел на улицу и пешком направился в здание консерватории, вписанное в крохотную кампоблиз Моста Академии. После длительных расспросов он нашел наконец класс профессора на третьем этаже, а в нем и самого профессора, ожидающего его или студентов.
И, как нередко случается в Венеции, Брунетти сразу узнал профессора Реццонико: они много раз виделись в этой части города. И хотя никогда прежде не заговаривали друг с другом, но по теплой улыбке собеседника Брунетти понял, что и профессор его узнал. Реццонико оказался невысок, с бледным лицом и великолепными ухоженными ногтями. Чисто выбритый, коротко стриженный, он носил темно‑серый костюм и строгий галстук, – вероятно, единую униформу для всех профессоров мира.
– Чем могу вам помочь, комиссар? – спросил он после того, как Брунетти представился и сел за один из многочисленных столов аудитории.
– Я по поводу маэстро Веллауэра.
– А, да‑да, – сокрушенно, как подобает, произнес Реццонико. – Огромная потеря для музыкального мира.
Брунетти выдержал приличествующую паузу и продолжил:.
– Скажите, профессор, вы собирались написать рецензию на эту постановку «Травиаты»?
– Да. Собирался.
– Но она так и не вышла?
– Нет. Я решил – вернее, издатели решили, из уважения к памяти маэстро и еще потому, что спектакль доигрывался с другим дирижером, – что лучше подождать, пока оркестр сыграется с новым, и тогда уже написать рецензию заново.
– И вы ее уже написали?
– Да. Она вышла сегодня утром.
– Простите, профессор, но у меня не было времени прочитать ее. Вы не скажете, ваш отзыв в целом хороший?
– В целом – да. Исполнители прекрасные, а Петрелли просто великолепна. Пожалуй, из всех сегодняшних певиц только у нее одной – настоящее вердиевское сопрано. Тенор похуже, но он еще очень молод, и думаю, голос со временем окрепнет.
– А дирижер?
– Как я пишу в рецензии, перед всяким, кто встанет за дирижерский пульт в данных обстоятельствах, стоит непростая задача.