А звать его по имени, Орацио, было бы фамильярностью и профанацией идеи социального равенства. И Брунетти каждый раз выкручивался как мог, избегая далее величать его просто «синьор». Оба, конечно, шли на известный компромисс, обращаясь друг к другу на «ты», но и это интимное местоимение срывалось с их губ не без усилия.
Увидев жену, проходящую через гостиную, граф заулыбался и знаком поманил ее. Она пробиралась сквозь толпу с грацией и тактом, на зависть Брунетти – там останавливалась чмокнуть щеку, там – чуть коснуться локтя. Он любовался графиней, такой парадно‑чопорной в этих жемчугах и волнах черного шифона. Как обычно, ножки ее были упакованы в остроносые туфли с каблуками высотой с тротуарный бордюр, и все равно она не доставала супругу и до плеча.
– Паола, Паола! – воскликнула она, не пытаясь скрыть, как рада дочери, единственному своему ребенку. – Как замечательно, наконец ты привела к нам Гвидо, – она поцеловала обоих. – Мне так приятно, что вы выбрались сюда, а то приходите только на Рождество и на эти ужасные фейерверки, – нет, графиня явно не из тех, кто держит камень за пазухой.
– Пойдемте, – сказал граф. – Позволь угостить тебя, Гвидо.
– Спасибо, – ответил тот, потом повернулся к Паоле и теще. – Разрешите принести вам что‑нибудь?
– Нет, нет, не сейчас. Мы с мамой возьмем что‑нибудь, но попозже.
Сопровождая Брунетти, граф Фальер шел через гостиную, то и дело останавливаясь – с кем‑то здороваясь, с кем‑то обмениваясь парой слов. Возле бара он попросил шампанского для себя и виски для зятя и, протягивая тому стакан, поинтересовался:
– Полагаю, ты тут по служебному делу. Правильно?
– Да, – ответил Брунетти, обрадованный прямотой собеседника.
– Вот и хорошо. Значит, я не напрасно потратил время.
– Прошу прощения?
Кивнув усевшейся за рояль даме чудовищных размеров, граф объяснил:
– Мне Паола сказала, тебе поручили расследовать эту историю с Веллауэром. Неприятная история, такой удар для города. – Он явно не мог сдержать своего возмущения дирижером, позволившем себе подобное, да еще в разгар сезона. – Во всяком случае, когда я узнал, что позвонила Паола и что вы оба собираетесь прийти, я тоже кое‑куда позвонил. Решил, что тебе захочется узнать о его финансовых делах.
– Да, это так. – Неужели некоторым, чтобы раздобыть подобную информацию, достаточно просто поднять трубку и набрать номер? – Могу я спросить, что ты сумел разузнать?
– Он был вовсе не так богат, как думают.
Брунетти молча ждал разъяснений в доступных для него цифрах: слово «богат» они с графом наверняка понимают по‑разному.
– Все его состояние, включая ценные бумаги, долговые обязательства и недвижимость, вряд ли превышает десять миллионов немецких марок. У него четыре миллиона франков в Швейцарии – в «Юнион‑банке», в Лугано, – однако сомневаюсь, что немецким налоговым властям об этом известно. – Брунетти только‑только успел сосчитать в уме, что смог бы заработать такие деньги лет за триста пятьдесят, когда тесть добавил: – Его доход от выступлений и продажи записей составлял в год не меньше трех‑четырех миллионов марок.
– Понимаю, – признался Брунетти. – А завещание?
– Раздобыть копию его посмертной воли мне не удалось, – виновато сообщил граф.
Поскольку со времени смерти маэстро прошло лишь двое суток, Брунетти нашел это вполне извинительным.
– Но состояние было разделено в равных долях между его детьми и вдовой. Однако ходили разговоры, что за несколько недель до смерти он пытался вступить в контакт со своими поверенными – никто не знает зачем, и вовсе не обязательно, что по поводу завещания.