Он согласно кивнул. Катер заложил широкий левый разворот, чтобы войти в узкий канал, ведущий к Арсеналу.
– Я бы хотел поговорить с вами еще раз, – произнес он, – в любое удобное для вас время.
– Это так необходимо?
– Полагаю, что да.
Мотор загудел ниже, сбавляя обороты и приближаясь к причалу на правой стороне канала.
– Когда?
– Завтра?
Возможно, это ее удивило или как‑то задело ее спутников, – однако никто из них виду не подал.
– Хорошо, – сказала она. – Завтра после обеда.
– Спасибо, – поблагодарил он, когда катер уже покачивался у деревянной пристани, и, шагнув на доски настила, долго стоял, провожая взглядом катафалк, уходящий в дальние воды лагуны.
Как и большинство палаццо на Большом Канале, палаццо Фальер изначально предполагало подъезд на гондоле – а гости должны были подниматься в него по четырем низким ступенькам, ведущим от причальной площадки. Но этот вход уже давным‑давно закрыла тяжелая металлическая решетка, поднимавшаяся только в особых случаях, когда по каналу доставлялись какие‑нибудь громоздкие вещи. Времена уж не те, – нынче гости добираются сюда пешком от Ка'Реццонико, ближайшей остановки
, а то и из других частей города.
Брунетти с Паолой шли в палаццо через город – мимо университета, потом, после кампо Сан‑Барнабо поворачивая налево, а далее – вдоль узкого канала, ведущего к боковому входу в палаццо.
Они позвонили и прошли во внутренний дворик в сопровождении молодого человека, которого Паола никогда раньше не видела. Наверное, его наняли только на сегодняшний вечер.
– По крайней мере, он не носит панталон и парика, – заметил Брунетти, поднимаясь по наружной лестнице. Молодой человек даже не поинтересовался, кто они и имеют ли приглашение. Либо он держал в памяти весь список приглашенных и знал всех прибывающих в лицо, либо, что более вероятно, ему было решительно все равно, кого пускать в палаццо.
Добравшись наконец до верхней площадки, они услышали музыку, доносившуюся слева, где располагались три громадные гостиные. Они пошли на звук вдоль по коридору с зеркальными стенами, сопровождаемые собственными тусклыми отражениями. Мощные дубовые двери в первую гостиную были распахнуты. Оттуда лился свет, музыка и ароматы дорогих духов и цветов.
Заливающий комнату свет исходил из двух свисающих с расписного потолка огромных, муранского стекла, люстр, сплошь в ангелочках и амурах, и от канделябров со свечками на колоннах, окаймляющих комнату. Источником музыки оказалось трио в углу гостиной, под сурдинку наигрывающее Вивальди, одну из самых скучных его мелодий. Ароматы же проистекали от стайки нарядных и весело щебечущих дам, оживляющих собой интерьер.
Спустя несколько минут после их прихода подошел сам граф, наклонился поцеловать Паолу в щеку и протянул руку зятю. Этот высокий, почти что семидесятилетний старик не пытался скрыть того факта, что волосы его поредели, – коротко остриженные вокруг плеши, они придавали ему сходство с ученым монахом. Те же карие глаза и крупный рот, что и у Паолы; к счастью, ей не достался папин выдающийся аристократический нос – наиболее яркая деталь его облика. Смокинг графа был сшит столь безупречно, что будь он хоть ярко‑розового цвета, все равно в глаза бы бросилась линия, а не цвет.
– Мама так рада, что вы обак нам выбрались, – легкий намек, что Брунетти впервые посетил их прием. – Надеюсь, вам понравится.
– Уверен, что понравится, – ответил Брунетти за себя и жену. Все семнадцать лет он не знал, как обратиться к тестю. Ни графом, ни папой называть его он не мог. А звать его по имени, Орацио, было бы фамильярностью и профанацией идеи социального равенства.