– Как это понять – «пытался вступить в контакт»?
– Он звонил в контору своему берлинскому поверенному, но, вероятно, что‑то было со связью, а перезванивать он не стал.
– А скажи, никто из тех, с кем ты беседовал, ничего не рассказывал о его личной жизни?
Бокал так резко затормозил у самых губ графа, что несколько прозрачных капель выплеснулось на лацкан безукоризненного смокинга. Тесть глянул на Брунетти, пораженный – словно страшные подозрения, втайне питаемые им уже почти два десятка лет, вдруг подтвердились.
– Ты что же, меня за соглядатая держишь?
– Прошу прощения. – Брунетти протянул графу свой носовой платок вытереть лацкан. – Служба. Я забыл.
– Понимаю, – ответил граф бесстрастным голосом. – Пойду поищу Паолу и ее мать, – и удалился, прихватив платок, который – Брунетти всерьез опасался – будет после этого выстиран, накрахмален, наглажен и отправлен к нему специальным курьером.
Комиссар, лавируя в толпе, тоже устремился в людское море на поиски Паолы. Он знал многих из гостей, но преимущественно издали и понаслышке. Не будучи лично представленным большинству собравшихся, он слышал скандальные истории о них, об их незаконных аферах и любовных интрижках. Кое‑что он знал по работе, но большую часть – просто потому, что жил в этом, фактически провинциальном, городке с его культом слухов и пересудов, где, если бы не христианство, главным божеством непременно бы стала Сплетня.
За те пять с лишним минут, что ушли у него на поиск жены, он успел со многими обменяться приветствиями и предложить принести что‑нибудь выпить. Графини в поле зрения не было; супруг, по всей видимости, успел предупредить ее о приближающейся угрозе ее чести и достоинству.
Паола, подойдя, схватила его под локоть и зашептала в ухо:
– Я нашла как раз то, что тебе нужно.
«Путь к отступлению?» – съязвил он, правда, только про себя. Рядом с ней он кое‑как сдерживался:
– Что же?
– Настоящего сплетника, первый сорт. Мы с ним в университете учились.
– Кто? Где? – встрепенулся Брунетти, в первый раз за вечер заинтересовавшись окружающими.
– Вон он, у балконной двери. – Она легонько пихнула его локтем и движением подбородка указала через всю комнату на мужчину, который стоял у средней створки стеклянной двери балкона, выходящего на канал. На вид он был одних лет с Паолой, но казалось, они прошли для него куда менее гладко. С такого расстояния единственное, что разглядел Брунетти, была небольшая бородка с проседью и черная куртка, с виду бархатная.
– Пойдем, пойдем, я вас познакомлю, – уговаривала Паола и, дернув за локоть, потащила к балкону. При ее приближении мужчина улыбнулся; нос у него оказался приплюснутый, будто когда‑то его ему разбили, а глаза – печальные, словно при этом не пощадили и сердца. Он был похож на грузчика, сделавшегося поэтом.
– А, прелестная Паола, – произнес он и, переложив бокал в левую руку, взял ее пальцы в правую и склонился, целуя над ними воздух. – А это, – он повернулся к Брунетти, – вероятно, тот самый Гвидо, о котором нам все уши прожужжали столько лет назад, что я и со счета сбился. – Он крепко пожал руку Брунетти, с нескрываемым интересом вглядываясь в него.
– Довольно, Дами, и перестань таращиться на Гвидо – он не картина в галерее.
– Сила привычки, моя бесценная, – вглядываться и всматриваться во все, что вижу. Потом я обязательно отогну лацкан его смокинга и поищу автограф автора.
Брунетти, решительно ничего не поняв, впал в некоторую растерянность, очевидно, заметную для обоих его собеседников, и мужчина поторопился объясниться:
– Вижу, Паола не собирается нас знакомить – видимо, решила сохранить наше с ней прошлое в тайне.