Ей совсем не хотелось, чтобы мы в них копались, синьор, в бумагах этих и документах.
– А что это за бумаги?
– На вид официальные, синьор. Все сплошь на немецком, и мы принесли их сюда для перевода.
– Да, я читал ваш отчет. Что стало с этими бумагами после того, как их перевели?
– Не знаю, синьор, – ответствовал Альвизе. – Может, все еще лежат у переводчицы, а может, их уже назад отослали.
– Риверре, не могли бы вы сходить и выяснить это?
– Прямо сейчас, синьор?
– Да. Прямо сейчас.
– Есть, синьор. – Он изобразил нечто отдаленно напоминающее отдание чести и с видимой неохотой поплелся к дверям.
– Подождите, Риверре! – крикнул Брунетти вдогонку. Тот обернулся в надежде, что его позовут обратно и таким образом удастся избежать похода в квестуру и подъема по целым двум лестничным пролетам. – Если бумаги еще там, перешлите их ко мне.
Брунетти взял одну из бриошей с блюда перед ними и надкусил. Сделал знак Арианне принести еще кофе.
– Когда вы там находились, – обратился он к Альвизе, – вы больше ничего не заметили?
– Чего именно, синьор?
Словно им положено видеть только то, за чем их направляют!
– Да мало ли чего! Вот вы отметили напряженность между двумя этими женщинами. Может, кто‑то из них вел себя как‑то странно?
Альвизе призадумался, взял бриошь, откусил.
– Нет, синьор, – и, видя, что Брунетти разочарован, добавил. – Только когда мы забирали бумаги.
– А почему – есть у вас какие‑нибудь соображения?
– Нет, синьор. Просто вид у нее был совсем другой, – когда мы осматривали личные вещи, ей вроде как было совершенно безразлично. Я‑то считал, людям такое неприятно – когда чужие роются в их одежде. А бумаги – они и есть бумаги. – Уловив, что последняя реплика явственно заинтересовала Брунетти, он воодушевился. – Но, может, дело просто в том, что он был гений. Я, конечно, в такой музыке не особо разбираюсь…
Брунетти приготовился к неизбежному.
– … единственная певица, кого я знаю, это Мина, а с ним она ни разу не выступала. Но я что хочу сказать – может, если он гений, то и бумаги у него особенные. На них, может, записано что, ну там, музыка.
К этому времени вернулся Риверре.
– Прошу прощения, синьор, но бумаги уже отправили назад.
– Как? По почте?
– Нет, синьор. Их отнесла переводчица – сказала, какие‑то из них могут понадобиться вдове.
Брунетти вышел из‑за стойки, вытащил бумажник и положил на прилавок десять тысяч лир прежде, чем оба напарника успели возразить.
– Спасибо, синьор, – сказали оба.
– Не за что.
Когда он повернулся, чтобы уйти, оба не двинулась с места – только отсалютовали.
Дежурный в дверях квестуры сообщил ему, что вице‑квесторе Патта желает его немедленно видеть у себя в кабинете.
– Gesii Bambino!– на вдохе пробормотал Брунетти. Это перенятое у матери выражение он, как и она, употреблял только в тех крайних ситуациях, когда кончалось всякое человеческое терпение.
Он постучался в дверь начальника и предусмотрительно дождался непременного «Avanti!»,прежде чем войти. Как и следовало ожидать, Патта картинно восседал с газетой в руках перед столом, на котором живописным веером были рассыпаны папки. Игнорируя появление Брунетти, он продолжал читать газету. Тому пришлось удовольствоваться изучением следов росписи, некогда украшавшей потолок.
Патта вдруг оторвался от чтения, изобразив удивление при виде Брунетти:
– Что вы делаете?
Брунетти ответил таким же наигранным замешательством – дескать, странный вопрос, ну да ладно:
– Стою перед вами, синьор.