– Наконец‑то, – изрек он так, словно Брунетти опоздал на много часов. – Я уж думал, что придется вас ждать все утро, – добавил Патта, что, на взгляд Брунетти, уже отдавало перебором. Не услышав ответа и на это заявление, начальство вопросило: – Ну, что там у вас?
Брунетти вытащил из кармана свежую утреннюю «Газеттино».
– Вот газета, синьор. Вот все – на первой полосе, – и тут же зачитал, поспешно, чтобы Патта не перебил: – «ЗНАМЕНИТЫЙ МАЭСТРО НАЙДЕН МЕРТВЫМ. НЕ ИСКЛЮЧАЕТСЯ УБИЙСТВО», – после чего протянул газету начальнику.
Патта отмахнулся от газеты величественным жестом:
– Это я уже читал, – и, не повышая голоса: – Я спрашиваю – что есть у вас лично?
Брунетти полез в карман пиджака и извлек записную книжку. Никаких записей в ней не имелось не считая имени, адреса и телефона американки, но пока ты стоишь, а шеф сидит, ему нипочем не увидеть, что все странички до единой девственно чисты. Демонстративно послюнив палец, Брунетти принялся не спеша их перелистывать. «Дверь в помещение заперта не была, как не было и ключа в двери. Следовательно, кто угодно мог войти и выйти оттуда в любое время в течение всего спектакля».
– Где был яд?
– Полагаю, в кофе. Но точно смогу сказать только после получения протокола о вскрытии.
– А вскрытие когда?
– Обещали сегодня. В одиннадцать.
– Хорошо. Что еще?
Брунетти перевернул страничку, сверкнув нетронутой белизной.
– Я беседовал с солистами, занятыми в спектакле. Баритон виделся с маэстро мельком – только поздоровался. Тенор говорит, что не встречался с ним вообще, а сопрано – что видела его только перед спектаклем. – Он глянул на Патту, тот ждал продолжения. – Тенор говорит правду. А сопрано врет.
– Почему такая уверенность? – буркнул начальник.
– Потому что это правда, синьор.
Задушевно и терпеливо, словно обращаясь к редкостно тупому ребенку, Патта вопросил:
– А на каком основании, комиссар, вы полагаете, что, это правда?
– Потому что другие видели, как она входила в его гримерную во время первого действия. – Брунетти не стал утруждать себя уточнением, что это только предположение одного из свидетелей, ничем пока не подтвержденное. Может, сопрано врет именно про это, а может, про что‑то другое – понимайте как сами хотите. – Кроме того, я поговорил с режиссером, – продолжал Брунетти. – У них с дирижером вышла размолвка – еще до начала спектакля. Но после этого режиссер его не видел. По‑моему, он говорит правду.
На сей раз его не спросили, почему он так считает.
– Еще что‑нибудь?
– Вчера я послал запрос в полицию Берлина. – Брунетти усердно перелистывал записную книжку. – Сообщение ушло в…
– Ладно, – перебил Патта. – Что они ответили?
– Обещали сегодня прислать факсом все, что у них есть, касательно Веллауэра и его жены.
– А что жена? Вы с ней говорили?
– Совсем немного. Она страшно расстроена. Вряд ли с ней теперь можно толком поговорить.
– А где она была?
– Когда мы с ней разговаривали?
– Нет, во время спектакля?
– Сидела в зале, в первом ряду. Говорит, что зашла навестить его в гримерку после второго акта, но опоздала – они так и не успели поговорить.
– То есть она находилась за кулисами, когда он умер? – вопросил Патта с таким энтузиазмом, что Брунетти показалось, будто ее вот‑вот арестуют.
– Да, но мы не знаем, видела ли она его и заходила ли к нему.