– Да, но мы не знаем, видела ли она его и заходила ли к нему.
– Ну так потрудитесь это выяснить, – сказал Патта так свирепо, что даже сам спохватился. – Вы садитесь, Брунетти.
– Спасибо, синьор, – ответил тот, захлопнув записную книжку и сунув в карман, прежде чем сесть напротив начальника. Кресло Патты было на несколько сантиметров выше остальных – мелочь, несомненно предусмотренная вице‑квесторе для создания легкого психологического преимущества.
– Сколько времени она там пробыла?
– Не знаю, синьор. Когда мы беседовали, она была в таком страшном горе, что ее рассказ я не вполне понял.
– А она могла войти в его гримерку? – спросил Патта.
– Вполне. Но я не знаю.
– Похоже, вы ее выгораживаете, Брунетти. Она что, хорошенькая?
Надо понимать, Патта прощупывает, велика ли разница в возрасте между дирижером и его вдовой.
– Да – если вы любите высоких блондинок.
– А вы что, не любите?
– Мне жена не разрешает, синьор.
Патта напрягся, чтобы вернуть разговор в прежнее русло.
– Кто‑нибудь еще входил в гримерную во время представления? И откуда у него взялся кофе?
– Там буфет на первом этаже театра. Вероятно, и кофе оттуда.
– Выясните.
– Есть, синьор.
– И имейте в виду, Брунетти.
Брунетти кивнул.
– Мне нужны имена всех и каждого, кто был вчера вечером в гримерной или поблизости от нее. И еще мне нужны подробные сведения о жене. Как долго они женаты, откуда она и все такое.
Брунетти кивнул.
– Брунетти?
– Да, синьор?
– Почему не записываете?
Брунетти позволил себе улыбнуться– самую малость:
– О, я никогда не забываю ничего из сказанного вами, синьор.
Что Патта, в силу личных особенностей, принял за чистую монету.
– Я не верю тому, что она вам говорила – будто она его не видела. Человеку такое вообще не свойственно – прийти за каким‑то делом, а потом взять и ретироваться. Уверен – тут что‑то не так. И наверняка все это как‑то связано с их разницей в возрасте.
По слухам, Патта два года проучился на психолога в университете Палермо, прежде чем обратиться к юриспруденции, Другое, однако, было известно абсолютно достоверно: что хотя успехами он не блистал, но получил и степень, и место заместителя комиссара полиции благодаря папе, сделавшему карьеру в рядах Христианско‑демократической партии. И теперь, спустя более двадцати лет, он не кто‑нибудь, а вице‑квесторе полиции города Венеции!
С ценными указаниями Патта, по‑видимому, покончил, и Брунетти приготовился прослушать основную часть программы, ради которой его и призвали на ковер, – о чести города. И как за ночью день, так за этой мыслью последовала речь Патты:
– Возможно, комиссар, вы не отдаете себе в этом отчета, но ведь погиб один из знаменитейших мастеров нашей эпохи. И убит он здесь, в нашей родной Венеции. – Последнее словосочетание в устах Патты с его сицилийским акцентом всякий раз звучало забавно. – Мы должны сделать все, что в нашей власти, чтобы обеспечить раскрытие этого преступления; мы не можем допустить, чтобы подобное преступление легло пятном на доброе имя, на самую честь нашего города.
Брунетти иногда ловил себя на искушении занести кое‑что из сказанного к себе в записную книжку. Пока Патта продолжал в том же духе, Брунетти загадал: если будет сказано «о славном музыкальном прошлом нашего города», то сегодня вечером он купит Паоле цветы.
– Это город Вивальди. Тут бывал Моцарт. Мы в неоплатном долгу перед музыкальным миром…
Ирисы, подумал он, самые ее любимые.