Соловей всё свистел на закат
Воробей прочирикал: Чирик.
Ворона ответила: Кар.
Раскачали они материк,
камнем с неба упал Икар.
Он упал, чтобы снова взлететь,
чтобы крылья свои обжечь.
Это скучно ходить по земле,
но скучней в неё просто лечь.
Соловей всё свистел на закат,
разгоняя мою хандру,
эх, не жил я деньгами богат,
а он взял и умер к утру.
Мы идём
Мы идём неизменно к точке,
где Харон и его переправа,
вдоль тропы рвём свои цветочки
те, что слева, и те, что справа.
Мы идём по тропе и видим,
кто лишь тьму, кто свечи свеченье,
по костям чужим, перемытым,
бьём друг в друга на пораженье.
И не все ещё песни спеты,
но слова в них теряют смыслы.
То зима на плечах, то лето,
крест твой или, так, коромысло.
Из ведра бы воды напиться
и на вё́дро увидеть солнце,
но опять на закат не спится,
и душа там, где тонко, рвётся.
Половина души на север,
а другая, конечно, к югу,
но истёрлись следы кочевий,
ходим, ходим опять по кругу.
Словно стрелки по циферблату,
где потрескался лак паркетный,
там, где всадник взимает плату,
а под ним-то коняка бледный.
Аз, буки, веди
Аз, буки, веди веды.
Хочешь, глаголь добро.
Где эти все победы?
Что там стучит в ребро?
Мне не понять санскрита.
Где ж эти знанья взять?
Бабка сидит. Корыто
треснуло всё на Ять.
Невод заброшен в море,
рыбки не виден след,
в библии или в торе
ищет ответы дед.
Мысли текут к созвездьям,
ловит волну баркас.
В телеэфире «Вести»,
море волнуется раз
Finita la?
Finita la?
Снимаю шляпу,
хоть это мне и не к лицу,
и рано топать по этапу
туда, к небесному Отцу.
И от себя сбежать не просто,
ведь кот Баюн бойцовский кот,
кому Байкал, кому лишь остров,
где в камышах прогнивший плот.
У звёзд чужих за Ойкуменой,
в краю не ловленных мышей,
все постоянства переменны
количеством на шкуре вшей.
Низкобюджетно чистит ластик
и режет вены, как хирург
так одевают тело в пластик,
скрывая внутренность фигур.
Сплетая жизнь в венок сонетов
ромашки, кашки клевера,
в одни вопросы без ответов,
а мы уходим со двора
Finita la?
Платье из ситца
Вот и лето,
и платье из ситца,
и уже не уральский загар.
С очевидностью всей очевидца
отражает тебя тротуар.
Город смотрит в тебя, как в обнову,
словно вылез вчера из трущоб,
главной улицей гнётся в подкову,
в небе тучку скребёт небоскрёб.
И глазеют, глазеют,
глазею
в блеске стёкол витрин, фонарей,
и от крепкого кофе хмелею,
с «Капучино» за двести рублей:
Ты идёшь, бело-русое лето
И в кафе заплываешь одна.
Эх, смотреть бы в тебя до рассвета
Но ждут внуки, дела и жена.
Станцуем танец на углях
Станцуем танец на угля́х!
Такие танцы нынче в моде?
Костёр разложим в огороде,
стихи напишем на полях.
Июльским тезисом легко
мы грёзы все свои разрушим,
углём расковыряем души,
пошлём всё к чёрту, далеко.
Танцуй, танцуй огонь внутри
ступни не обжигает пеплом,
его от нас уносит ветром,
и лето сушит сухари.
Я знаю, в лютом декабре,
где неизбежные морозы,
где не удобные вопросы,
где даже полдень на заре,
мы вспомним танцы на угля́х
Как с трав росой звенело утро,
пищал комар слегка занудно,
а пепел превратился в прах
Станцуем танец на угля́х?
Ступни запутались в песках
Ступни запутались в песках,
а в Гюльчатай товарищ Сухов.
Стоял Петруха на часах,
в бездонном небе зрело ухо,
ловило шорохи земли
А звёзды уплывали в дюны,
ползли в пустыне корабли,
нам снились сны, мы были ю́ны.
Горел обугленный песок,
мы разожгли его телами.
И делом тонок был Восток,
грозил пески укрыть снегами.
Но подгонял коня Саид,
а ты с тех пор была раздета,
в страну далёких пирамид
ушёл по дюнам след Джавдета.
Но звёзды там, где Самарканд,
Хромой Тимур, и шок, и трепет,
сожжён песок, ушёл десант,
а мы с тобой зола и пепел.