Майя теперь приезжает гораздо чаще, на все выходные, а иногда даже посреди недели. За эти полгода у нее изрядно отросли волосы, а больше в нашей жизни не изменилось ничего, сколько бы ни таращились галки, заглядывая с веток в наши окна.
За обедом она рассказывает мне, как прошла неделя, и все-все-все, а ближе к вечеру, уже в сумерках, мы выходим на берег и идем вдоль кромки до самых скал, и все это время говорим, говорим, говорим, чаще всего молча, о том, о чем говорить нельзя. Правда, сегодня она рассеянней и молчаливей, чем всегда, зато я рассказываю ей про Кончиту с младенцем и ее синяки.
Давай присядем, говорит Майя и тянет меня за собой. Вон тот камень, видишь?
Большой плоский валун у самой воды, она кладет голову мне на плечо, долго молчит и вдруг задает странный вопрос:
А ты мог бы меня ударить?
Я поворачиваю голову и утыкаюсь лицом в запах ее волос.
То есть как? Зачем?
Ну, вообще. Если бы мы жили вместе?
А разве мы не вместе? Я не понимаю.
Я хочу сказать, жили бы как муж и жена?
Какая разница во-первых? Мы с тобой не муж и жена во-вторых.
Майя встает, делает несколько шагов в сторону, поднимает и бросает в воду камешек, еще один. Я не слышу всплесков, зато слышу ее голос.
Ты так и не ответил.
Не просто мог бы, а с большим удовольствием. Хорошая взбучка тебе точно не повредит.
Она подходит, опускается передо мной на колени прямо на песок, на камни и, глядя на меня снизу вверх, произносит:
Чего же ты ждешь?
Полгода назад мы так и не произнесли слова «любовь» по крайней мере, в том самом смысле. Майя просто вошла, бросила на пол дорожную сумку и кинулась мне на шею:
Папочка! Я так соскучилась!
С тех пор она продолжает называть меня по-прежнему папа. Все это время и несмотря ни на что. Тогда мы проговорили всю ночь, я прочел наконец то Маринино письмо. Мы говорили обо всем, только о любви нет. В какой-то момент она подошла, обняла меня за шею, ее губы были уже совсем рядом, и я уже почти отвернулся, но тут она сказала:
Ты знаешь, это вовсе не так легко, и спрятала лицо у меня на груди.
Все, что мне оставалось, это прижать ее еще сильнее, гладить непривычно короткие, мальчишечьи вихры и повторять:
Все будет хорошо, обещаю. Откуда тебе было знать, что не притворяться и есть самое трудное.
Она замотала головой.
Дело не в этом. Нам нужно время, и тебе, и мне. Мы стали другими, но еще не привыкли к самим себе и друг к другу. Я знаю, что это случится, но не знаю когда. И ужасно жаль времени.
Под утро, когда желать друг другу спокойной ночи было уже поздно, мы все-таки разошлись по своим комнатам.
АГНЕШКА
Я очень хорошо помню, как исчезла Агнешка.
Всего за четверть часа до конца моего дежурства девятьсот одиннадцать сообщила о пропаже женщины, и это был адрес Дюка. Конечно же, я поехал. И потому, что остров это семья, а он ее неотъемлемая часть, и потому, что именно они с Агнешкой поддержали нас в первое, самое нелегкое время, и просто потому, что это Дюк. Ну и люди не должны пропадать просто так, не должны, и все. Иначе для чего нужна муниципальная полиция?
Дюк встретил нас на улице около дома. Вид у него был усталый, покрасневшие, воспаленные глаза, но выражение лица даже спокойнее, чем обычно, хотя и обычно он тоже не слишком проявляет свои эмоции.
Привет, ребята. Такое дело Агнешка пропала. Еще вчера. Искал ее всю ночь и утром тоже, и вдоль берега, и в дюнах. Потом позвонил в девятьсот одиннадцать.
Когда ты видел ее в последний раз?
Вчера утром. Потом ушел на маяк, а оттуда к тебе, Питер. Но перед этим я ей звонил, предупредил, что зайду к тебе. Часа в четыре.
Родственники, подруги?
Сестра у нее есть двоюродная, но далеко, на материке. Они и по телефону-то редко, не чаще раза в месяц, говорят. Она ничего не знает. А подруги Все мы здесь друзья и подруги, народу-то Поспрашивал так, навскидку, никто ничего
Записку, может быть, оставила, что-нибудь еще?
Дюк качает головой:
Нет. Не видел. Ничего.
Из дома что-нибудь пропало? Ценные вещи, украшения, ее одежда, белье, косметика? Проверял? Ее сотовый?
Да какие у нас ценные вещи, Питер? Откуда? Уж ты-то знаешь. Телефон ее здесь, на кровати нашел, а одежда, белье? Вроде на месте, я, честно говоря, не очень