Я медлил с питием предлагаемого мне яда, поскольку в памяти моей были еще свежи воспоминания трехдневной давности. И они меня совсем не вдохновляли.
С одной стороны, я верил этому человеку. Потому что он вел себя во всем очень достойно. Да и если бы он намеревался меня загубить, то тысячу раз уже мог бы это сделать и без помощи сложных технологий в составлении «воды мертвых».
Но!
Мне именно сейчас почему-то было нестерпимо старшно. Просто нестерпимо. Не знаю почему. Я понимал, что сегодня не обойдется только питием. Меня собирались взаправду похоронить. Причем, прилюдно. А это означало, что я должен либо быть совсем мертвым, либо не совсем, но настолько, чтобы ни у кого из ушлых и хитрых евреев, которые обязательно за всем этим будут наблюдать, не возникло бы и тени сомнений в отношении истинности всей процедуры.
А, уж, поглядеть придет много народу. Мне была доподлинно известна популярность моя в местных краях
Пей скорее! Повторил старик свой приказ. Скоро рассветет и люди примутся за свои дела. Потом будет уже невозможно заниматься обманом.
Я поборол в себе желание выбить чашу из его рук и взял ее у него. Потом покачал головой, пытаясь угомонить несколькими глубокими вздохами бешено колотившееся свое сердце, и решился на то, что, как я понимал, делать я никак не мог. Тому, что я намеревался сделать, еще не было места в этом мире. Но страх брал свое. И, чтобы хоть как-то себя успокоить, я осмелился реализовать это странное для меня желание, возникшее внезапно и очень сильное. Я перекрестился и сказал на уже хорошо забытом русском:
Господи, помоги! Сказал я и припал к чаше ртом, сделав три глотка Воды Мертвых.
Сразу же, вслед за онемением моего языка, комната прогнулась, оставляя меня со стариком в центре воронки. И я увидел, что Очень Грустный Ослик теперь стоит на практически вертикальной стене. Вслед за этим пришел еще больший страх, и тошнота. А потом я, как и в первый раз, в пустыне, потерял совсем способность чем-либо двинуть из своих членов.
При абсолютной ясности сознания.
Я лежал и слышал жутко обострившимся своим слухом, как через несколько комнат от нас, еще во сне, маленький мальчик тихо всхлипнул. И услышал звук поцелуя и слова его матери, бывшей, видимо, рядом с ним: «Ч ш ш Все будет хорошо.» Прошептала ему его мать. И мальчик замолчал. А я почему-то принял эти ее слова на свой счет, и мне стало как-то легче.
Но вот чего не было раньше. У меня вдруг стало с перебоями работать сердце. Оно сбилось с ритма. А потом его удары стали вообще едва различимы и настолько редки по времени, что я не смог установить интервал. Дыхание также почти пропало. И это все сопровождалось какими-то нереальными приступами страха. Я понимал, что не теряю сознания только в силу того, что нахожусь на том кислороде, который пока еще в организме моем не иссяк. А что потом?..
Тут в помещение хлева вошел равви Иосиф. Понятно. Ему необходимо было в этом принимать участие. Потому что, случись какая осечка, шкуру сдерут и с него тоже. И из темноты коридора, из-за широкой спины равви Иосифа выглянул старший сын старика с помятым ото сна лицом.
А я в этот момент почему-то успокоился. Я впал в состояние, которое можно назвать глубоким трансом за исключением того, что я был абсолютно адекватен в восприятии действительности. Если бы не было так неприятно именно чувство абсолютной своей несвободы, то с таким состоянием можно было бы вполне мириться.
Можно даже сказать, что внутри меня рождалась какая-то радость. Все это было очень и очень необычно. Но, все же, страх был огромен, и никакие радости отвратить его не могли.
Вновь вошедшие приблизились к старику, который внимательно за мной наблюдал, держа в своей правой руке мою левую руку.
Ну что? Спросил Иосиф старика. Как он?
Умер. Спокойно ответил тот.
Я слышал вопрос и слышал ответ на него. И тут до меня стало, наконец, доходить истинное положение вещей. Мне не верилось, но как еще это назвать? Что есть смерть? Вот вам бездыханное тело, неподвижное, не реагирующее ни на какие внешние факторы. Тело без сердцебиения, без дыхания и без движения.
Обычно это называют трупом.
А я? А я никуда не исчез. Но, лишившись способности управлять своим телом, испытываю чудовищную несвободу. И от этого мне невыносимо тяжело. И, кстати, я теперь приобрел способность видеть себя как бы сверху. Но вижу я уже не глазами. Потому что прогиб пространства куда-то бесследно исчез. И слышать стал каким-то странным слухом, без участия моих ушей, все, что творится вокруг в радиусе целого дома.