Значит, все-таки, старик меня решил отравить совсем. Не понарошку, как обещал. Совсем отравил. И похоже, что я на самом деле уже умер.
Кажется, я не вполне рассчитал состав. Произнес, наконец, старик вполголоса. Или же он ослаб настолько, что Он помолчал и выпустил из своей ладони мою руку. И она со стуком упала на земляной пол хлева, откинувшись в левую сторону.
Я же ему обещал. Тихо прошептал он, качая головой. Я обещал
Послушай, Иосиф, обратился к старику равви Иосиф. Что сделано то сделано. Теперь нужно просто довести начатое до конца. А старший сын старика Иосифа прошептал.
Бедолага!
Конечно. Со вздохом ответил старик и сказал, обращаясь к своему старшему сыну Иаков, иди, разбуди мать Всех разбуди Скажи, что Нет, ничего не говори пока. Ступай. Только мать разбуди.
Иаков скрылся за дверью, ведущей из хлева в дом. Оба Иосифа какое-то время молча взирали на мое тело. Потом старик сказал.
Не знаю. Я не уверен И, подумав, добавил. Что если мы похоро-ним живого?
Хоронить его придется в любом случае. Ответил хозяин дома.
Да. Сказал старик. Но мы собирались хоронить живого, будучи уверены, что он жив. А по прошествии полусуток выкопать его и заменить на труп того, другого, с обезображенным лицом.
Но мы можем поступить так и сейчас. Сказал равви Иосиф. Пусть полежит лицом вниз в том воздушном мешке, который Иаков загодя приготовил. Как мы и планировали. Мы кладем его лицом вниз, потому что негоже, чтобы вор и разбойник обращал свои мертвые глаза к небу. Кладем в яму, дно которой является деревянным перекрытием, присыпанным землей. Я думаю, Иаков сделал под этим фальшивым дном достаточную полость, чтобы этому бедолаге хватило воздуху на целый день. И при этом совсем неважно, умер он сейчас или не умер. Мы его все равно откопаем, как планировали, после заката. Ночью опять обещали суховей, как только сядет солнце. Потому что у старика Езекии снова жутко ломит ноги. Поэтому, когда мы пойдем его выкапывать, смотреть за нами никто не увяжется. Всем шкура своя дорога. Да и нам нужно будет управиться со всеми делами за один поворот моих часов. Иначе мы там так и останемся Как мумии нечестивых египтян Он помолчал и продолжил. Ну, вот. Если он уже умер сейчас, то могила самое для него подходящее место. Мы в этом убедимся, когда станем выкапывать его. Если он еще жив, что крайне маловероятно, то за предстоящие пять страж, что ему назначено там лежать, он, конечно, успеет прийти в себя и с ужасом обнаружить, что погребен заживо. Самому ему не откопаться. Поэтому все, что ему останется это молиться Господу Саваофу, или кому они там молятся, стенать и плакать, каясь в своих грехах. Ну, короче, я не знаю Если он придет в себя, то откопав его, мы просто сделаем подмену, как и планировали. А если помер, то его положим под настил, а этого, в его одежде, сверху. И тогда, даже если кому-то взбредет в голову устраивать проверку со вскрытием могилы, в чем я очень сомневаюсь, то в могиле они и обнаружат всего лишь одного, очень протухшего покойника В этих его ужасных башмаках Вот и все. Сейчас ты ему уже ничем не поможешь. Потому что воду мертвых обратно из него уже не извлечь!
Я слушал этот монолог равви Иосифа с содроганием сердца. Вот, значит, что они мне приготовили? Но, поскольку изменить что-либо я не мог, то в душе своей постарался угомонить страх, сконцентрировавшись на надежде. «Если меня они все равно будут откапывать, то я готов потерпеть все, что они со мною будут делать сейчас» решил я. И мне стало намного легче.
Через совсем непродолжительное время после всех этих высокомудрых рассуждений двух мужей в хлев, где валялось мое уже давно бездыханное тело, вошла та молодая женщина, которую мне старик представил, как свою жену. Она встала рядом со стариком и с тревогой спросила Давно преставился этот несчастный? И тут я понял, что впервые за все время, что я пребывал в их обществе, слышу ее голос. Он был тих, умеренно низок и удивительно тепл.
Почему-то в присутствии этой молодой женщины я чувствовал себя как не в своей тарелке. Я не могу это описать. Да, я пребывал вне своего тела. Да, я испытывал настоящие муки от того, что был скован какой-то чудовищной несвободой. Да, я испытывал какой-то жуткий, панический страх. Ощущение того нового мира, в котором оказалась Моя Душа? Это ведь так называется? Но все это перебивало чувство, возникшее сразу же, как только эта женщина пересекла порог хлева. Это Ни с чем несравнимый И совершенно невыносимый Стыд!