Глава шестая
Последняя ночь
Мария встретила настороженно: с каким известием приехал брат?
Зингера я привёз, Мария. Пусть у тебя постоит пока. Панина машинка.
Ой, Вася, прошу тебя, не надо! Ежели комиссия нагрянет, да увидит и родителей здесь, и машинку эту, то сразу и раскулачивать вновь примется. Боюсь я! Дорогую машинку нет, в дом не возьму. Не сердись на меня.
Мария, а в подпол если поставить?
Они везде рыщут, деспоты эти. Подумай о моих детках, Вася.
Ладно. В огороде хоть позволишь закопать?
Василий ломом пробил мёрзлую землю, вырыл несколько ямок, в них и схоронил разобранный на части Паничкин подарок, а сверху присыпал снегом.
Запомни хорошенько это место, Паня. Здесь кормилица будет тебя ждать. По весне заберёшь её.
Папа, почему ты назвал машинку кормилицей?
Человека кормит ремесло, доченька.
Они зашли в дом попрощаться. Cтаршие Мазановы разволновались, увидев сына.
Отец, мама, простите меня за всё! Бог видит, нет моей вины в том. Не знаю, свидимся ли ещё?
Слеза покатилась по щеке Никифора Карповича. Он обнял сына.
Васятка, береги себя, родной! Анна Федосьевна перекрестила Василия и протянула ему освящённый пояс «Живый в помощи Вышняго».
Да не приидет к тебе зло, и рана не приблизится телеси твоему. Сохранити тя во всех путех твоих, прошептал молитву отец и перекрестил сына три раза.
Закрепи пояс на теле, сынок.
Хорошо, мама!
Ты Параскеву-то не оставишь разве? Пусть она с нами будет, предложил Никифор Карпович.
Деданька, я маму никогда не брошу, ответила за отца Прасковья.
Обратно ехали долго. Мороз ослабел, повалил снег. Белые хлопья заметали следы полозьев, дорога стала похожей на непаханое белое поле.
Вернулись за полночь. Кругом горел свет: в доме купцов Просянкиных никто не спал.
Его обитатели вели беседы, как будто ничего плохого или мрачного не ожидалось и не происходило с ними. Они проживали последний вечер в собственном доме, наслаждаясь каждой минутой счастливой жизни, которая стремительно уходила, рушилась, ускользала от них, рассеивалась, словно дым.
Евдокия играла на фортепиано Ноктюрн Шопена до-диез минор. Мелодия была красивой и очень грустной.
Прасковья обняла мать.
Мамочка, мы же не расстанемся с тобой? Мы всегда-всегда будем вместе, да?
Слёзы покатились из глаз Евдокии.
Перед рассветом и старые, и молодые Просянкины покинули дом.
Раскулачивание
А утром нагрянула комиссия.
Трезвонил звонок, входную дверь сотрясали удары.
Эй, Просянкины, открывайте!
Кто там? послышался женский голос из-за двери.
Районная особая комиссия! Открывайте, а не то дверь сломаем!
Евдокия подчинилась и распахнула парадную дверь.
Здравствуйте! А хозяев-Просянкиных нет, только одна я с дочкой. Мы родственники, гостили у них, сказала она.
Это мы сейчас посмотрим, кто тут есть, а кого нету! разозлился высокий рыжеволосый мужик в тулупе и овчинной шапке.
Мужчин было двое. Первым делом они стали внимательно осматривать картины и простукивать их пальцами: искали денежные тайники.
Живописью интересуетесь? как можно доброжелательнее спросила Евдокия.
Интересуемся, ответил тот, что был поменьше ростом, и принялся срывать со стен произведения искусства.
Из одной картины посыпались купюры припрятанная заначка Павла Алексеевича была обнаружена и изъята.
Нервы Евдокии не выдержали, она закричала.
Вы не имеете права так себя вести!
Это у вас никаких правов нету, кончились ваши права! нагло заявил ей рыжий мужик.
Вы обязаны зачитать приказ и составить опись имущества! Это чужая собственность!
Евдокия хотела было что-то ещё сказать, но от сильного волнения голос её сел.
Мама! Не надо! Прасковья бросилась к матери.
Евдокию сотрясал нервный озноб: дрожали руки, ноги, стучали зубы.
Прасковья прижалась к матери.
Мамочка, я тебя очень люблю! Не расстраивайся, пожалуйста. Пусть берут эти картины, -прошептала она.
Две хрупкие женские фигурки, обнявшись, противостояли миру зла.
Обрадовавшись удачной находке, мужики с радостными возгласами принялись вскрывать рамы остальных картин, а потом перешли к зеркалам.
Сокрушив картинную галерею и предметы быта, они добрались до ящиков комодов и шкафов, вытряхивая и выворачивая наизнанку каждую вещь с неистовой силой, будто они, эти вещи, не поддавались или сопротивлялись.