Это был бунт на военном корабле! Словно собираясь ударить Хороброва, Мамурин сделал к нему шаг и спросил визгливо:- То есть, как это - спать? Все люди работают, а вы - спать?Уже взявшись за ручку двери, Хоробров ответил едва на грани самообладания:- Да так - просто {спать}! Я по конституции свои двенадцать часов отработал - и хватит! - И, уже начиная взрываться, что-то хотел добавить непоправимое, но дверь распахнулась - и дежурный по институту объявил:- Антон Николаич! Вас - срочно к городскому телефону.[76] Яконов поспешно встал и вышел перед Хоробровом.Вскоре и Потапов погасил настольную лампу, переложил свои и Хороброва секретные дела на стол к Булатову и средним шагом, совсем безобидно, прохромал к выходу. Он прилегал на правую ногу после пережитой еще до войны аварии с мотоциклом.Звонил Яконову замминистра Селивановский. К двенадцати часам ночи он вызывал его в министерство, на Лубянку.И это была жизнь!..Яконов вернулся в свой кабинет к Вереневу и Нержину, отправил второго, первому предложил подъехать в его машине, оделся, уже в перчатках вернулся к столу и под записью "Нержина - списать" добавил:"и - Хороброва".
13
Когда Нержин, сознавая, что произошло непоправимое, но еще не почувствовав его до конца, вернулся в Акустическую, - Рубина не было. Остальные были все те же, и Валентуля, возясь в проходе с панелью, усаженной десятками радиоламп, вскинул живые глаза.- Спокойно, парниша! - задержал он Нержина взброшенной пятерней, как автомашину. - Почему у меня в третьем каскаде нет накала, вы не знаете? И вспомнил:- Да! А зачем вас вызывали? {кес ке пассэ}?- Не хамите, Валентайн, - хмуро уклонился Нержин. Этому одноданцу своей науки он не мог бы признаться, что отрекся, только что отрекся от математики.- Если у вас неприятности - могу порекомендовать: включайте танцевальную музыку! А чего нам огорчаться? Вы читали этого... как его...? ну, папироса в зубах, метр курим, два бросаем... сам лопатой не ворочает, других призывает... ну, вот это:Моя милиция Меня стережет![77] В запретной зоне Как хорошо!
Но тут же, занятый новой мыслью, Валентуля уже подавал команду:- Вадька! Осциллограф включи-ка!Нержин подошел к своему столу, еще не сел и увидел, что Симочка была вся в тревоге. Она открыто смотрела на Глеба, и тонкие бровки ее подрагивали.- А где Борода, Серафима Витальевна?- Его тоже Антон Николаич вызвал, в Семерку, - громко ответила Симочка. И, отойдя к щитку коммутатора, еще громче, слышно всем, попросила:- Глеб Викентьич! Вы проверьте, как я новые таблицы читаю. Еще есть полчаса.Симочка была в артикуляции одним из дикторов. Полагалось следить, чтобы чтение всех дикторов было стандартным по степени внятности.- Где ж я вас проверю в таком шуме?- А... в будку пойдемте. - Она со значением посмотрела на Нержина, взяла таблицы, написанные тушью на ватмане, и прошла в будку.Нержин последовал за ней. Закрыл за собой сперва полую, аршинной толщины дверь на засов, потом протиснулся в маленькую вторую дверь и, еще шторы не сбросил, Сима повисла у него на шее, привстав на цыпочки, целуя в губы.Он подобрал ее на руки, легкую, - было так тесно, что носки ее туфель стукнулись о стену, сел на единственный стул перед концертным микрофоном и на колени к себе опустил.- Что вас Антон вызывал? Что было плохого?- А усилитель не включен? Мы не договоримся, что нас через динамик будут транслировать?..- ... Что было плохое?- Почему ты думаешь, что плохое?- Я сразу почувствовала, когда еще звонили. И по вас вижу.- А когда будешь звать на "ты"?- Пока не надо... Что случилось?Тепло ее незнакомого тела передавалось его коленям [78] и через руки, и по всей высоте. Незнакомого до полной загадки, ибо всякое было незнакомо арестанту-солдату через столько лет. А и память юности не у каждого обильна.Симочка была удивительно легка: кости ли ее надуты воздухом; из воска ли ее сделали - она казалась невесомой, как птица, увеличенная в объеме перьями.- Да, перепелочка...