Володинька, я должна заметить, дорогой, что всё за что ты берёшься делать, у тебя получается очень хорошо! с восторгом похвалила его Анастасия Михайловна.
Спасибо! скромно ответил очень довольный её племянник.
Теперь Владимир старался каждый день приготовить что-нибудь новенькое и изысканное. Особенного удовольствия это ему не доставляло, но очень сильно отвлекало от окружающей действительности. Ведь за кисти он не брался с марта месяца: не было ни желания, ни творческой искры. А самое главное, что тётушке его кулинария доставляла искреннее удвольствие.
День выдался жарким. Головинский вышел из парадного подъезда. Под ногами неприятно зашуршала шелуха от семечек.
Мустафа, почему у нас грязь такая? строго поинтересовался он у дворника, показывая рукой на заваленный мусором тротуар.
Мустафа, хочет мести! Хочет работать. Профсоюз ему не разрашает. Забастовка говорит. Безразличным голосом объяснил дворник, сидевший на ящике у двери.
Бред это всё, Мустафа! Полный бред! вышел из себя Владимир, при чём здесь профсоюз? Тебе кто деньги платит, а?
Барин, начну мести, так придут профсоюзы. Он здоровые такие, как раньше городовые были и морду Мустафе набъют. Рёбра поломают Нет нельзя
Владимир глубоко вздохнул.
На Невском, греясь на солнышке, сидели и лежали солдаты. Многие в исподнем белье. Курили огромные самокрутки из вонючего крепкого табак, грызли семечки и громко выплёвывали шелуху. На него, офицера, смотрели с презрением или безразличием. Никто не вставал, не отдавал честь
«Боже мой, это же полное разложение армии! Это же не защитники России, а маргинальные элементы! Права тётушка, что выпало нам жить в Великую Смуту! Чем только она закончится?» его охватило сильное раздражение.
Головинский остановил лихача.
На Васильевский остров! выдохнул он ямщику.
Ваше благородие, а цену почему не спрашиваете? Я может с вас дорого возьму? поинтересовался круглолицый гладко выбритый возница.
Я тебе сказал: Васильевский остров! Гони! Не медли! громко приказал Головинский.
Ямщик не ответил. Только щёлкнул кнутом, и молодой жеребец рванул вперёд.
В доме у Виктории царила странна обстановка: мебель в парусиновых чехлах, паркет застлан кусками мешковины
Я уезжаю к маме, любимый! коротко объяснила Виктория. Булочную два дня назад разграбили полностью. Вынесли всё. Даже пустые рваные мешки. Не могу больше! Не могу! она разрыдалась.
Прости, Виктория! Я не вовремя. Могу ли я тебе в чём-то помочь? Головинский обнял жкншину.
Не надо Ты мне только душу и сердце разрываешь. Иди Стеша, проводи
Виктория, а когда ты думаешь вернуться?
Я не знаю. Ничего не хочу знать, никого не хочу видеть. Уходи!
Хорошенький приёмчик мне оказали! Как ушатом ледяной воды окатили! За что? недоумевал Владимир, спускаясь вниз по лестнице.
Вы на неё вниамания не обращайте, Владимир Юрич! У барыньки в голове помутнение случилось! Бывает так! объяснила Стеша высокая молодая, лет двадцати трёх девушка, с хорошей фигурой и длинной косой до пояса.
Да как-то нехорошо получилось! Чувствую себя почему-то виноватым, не зная зачем, признался Головинский горничной.
Так какя же ваша вина, Владимир Юрич? Помутнение у Виктории случилось. Вновь повторила Стеша и очень внимательно посмотрела своими серыми большими глазами на Головинского.
Этот взгляд его почему-то его смутил. Владимир почувствовал, как краснеет.
А вы, Владимир Юрич, заходите! В гости ко мне. Я ведь в этом доме на хозяйстве остаюсь. Страшно-то одной! Стеша засмеялась.
У Головинского от этого смеха, неожиданно, что-то дрогнуло в груди и он почувствовал, как краснеет.
Я вам сурьёзно говорю, Владимир Юрич! Я очень буду рада, если вы наведаетесь.
Спасибо, Стеша! До свидания! Головинский козырнул и вышел на улицу.
Головинский широко шагал по Невскому. Под ногами противно шуршала семечная шелуха.
«Какая мерзость! Столицу империи превратили в настоящую помойку. Не метётся, не моется. Временное правительство! Петроградский совет рабочих и солдатских! Крысы, вылезшие из щелей» думал он раздражённо.
Кто-то, обгоняя, больно зацепил его плечом и молча прошёл мимо.
Ну это уже настоящее скотство! рассверепел Владимир и нагнал длинного худого верзилу в офицерской шинели без погон, который ссутулившись, почти бегом, двигался по тротуару.