– Но теперь… – не закончив фразы, она протянула к нему руки,
предоставив ему самому догадаться о том, что она имела в виду.
– Теперь я связан его повелениями, которым должен повиноваться так же беспрекословно, как если бы он был жив.
– Неужели его повеление противоречит тому… тому, что я предлагаю тебе? Разве в его завещании не сказано, что ты должен заботиться обо мне? Разве
я сама не часть наследства, оставленного тебе?
– В завещании говорится, что я обязан служить вам, и вы, мадонна, всегда найдете во мне верного и преданного вам слугу.
Она отвернулась от него и с досады закусила губу. Наступило молчание, которое нарушил вошедший к ним секретарь Фачино: только что из Милана
прибыл с важными новостями курьер, и синьор граф срочно требует к себе синьора Беллариона.
– Передайте его высочеству, что я немедленно иду к нему, – ответил Белларион. – Вы позволите мне откланяться, мадонна? – обратился он к графине,
когда секретарь удалился.
– Да, можешь идти, – раздраженно ответила она, продолжая стоять к нему спиной.
Но он не спешил.
– А как же мой меч, мадонна? Вы не хотите своими руками вооружить меня для того, чтобы я мог служить вам?
Она косо взглянула на него, и уголок ее рта презрительно искривился.
– Мне помнится, ты совсем недавно заявлял, что терпеть не можешь показухи. – И, не дожидаясь ответа, она добавила: – Возьми свой меч сам, раз ты
считаешь себя полновластным хозяином своей судьбы.
С этими словами она гордо вскинула голову и, шурша складками своего траурного одеяния, вышла вон.
Когда дверь за ней закрылась, Белларион взял со стола оружие и, грустно вздохнув, вложил его обратно в ножны. Он подумал о Фачино и о его вдове,
которая принялась за бесстыдное кокетство, не дождавшись даже, пока тело ее бывшего супруга остынет в могиле, а затем в его памяти всплыло
похотливое выражение, появлявшееся в глазах Филиппе Марии всякий раз, когда он смотрел на графиню.
Внезапно он понял, каким образом можно удовлетворить ее амбиции и стремление любой ценой достигнуть величия. Она намекала ему, что он должен
сделать ее герцогиней Миланской. Что ж, она станет ею.
С этой мыслью он вошел в библиотеку, где Филиппе Мария ждал его за столом, стоявшим возле одного из окон. Перед ним были разложены пергаменты,
письменные принадлежности и огромный рог единорога, почти метровой длины, который являлся одной из главных ценностей библиотеки.
Граф Павии сегодня был бледнее обычного и выглядел взволнованным и растерянным. Из приличия он сперва задал Беллариону несколько вопросов
относительно траурной церемонии, от участия в которой он сам уклонился под каким то благовидным предлогом, а на самом деле – из за того, что не
мог простить Фачино накинутого ему на шею ярма. После этого он взял со стола один из пергаментов.
– Пришли известия, – сказал он, и его голос заметно задрожал, – что Эсторре Висконти провозглашен герцогом Миланским.
Он замолчал и уставился на Беллариона, неподвижно стоявшего возле него.
– Вы уже знаете об этом? – спросил он.
– Впервые слышу, ваше высочество.
– И у вас это не вызывает удивления?
– Это смелый поступок, который может стоить мессеру Эсторре головы. Но иного шага от него трудно было ожидать в такой ситуации.
Филиппе Мария уставился в пергамент, чуть подрагивавший в его толстых пальцах.
– Фра Берто Качча, епископ Пьяченцы, произнес перед народом проповедь, в которой прославлял убийство моего брата и от имени Эсторре обещал для
Милана наступление золотого века и отмену всех налогов.