– И ты не угадал ответ?
– Нет, синьора.
– Ты грубиян! – сурово отрезала она и натянуто рассмеялась.
– А вы – жена синьора Фачино, – решился поставить точки над «i» Белларион.
– Ага – в очередной раз поменяв интонацию, воскликнула она. – А если бы я не была женой Фачино? Что изменилось бы? – смело взглянула она ему в
лицо, и, увидев ее страсть, он неожиданно почувствовал к ней жалость.
– Трудно представить себе занятие более никчемное, чем задумываться о том, что стало бы с нами, если бы обстоятельства были иными, – с оттенком
торжественности ответил он, глядя прямо перед собой.
Она не ответила, и некоторое время они ехали молча.
– Я думаю, ты простишь меня, если я объясню тебе кое что, – наконец проговорила она.
– Что именно? – поинтересовался он, заинтригованный ее неожиданными словами.
– В ту ночь в Милане… когда мы последний раз говорили наедине… ты, наверное, подумал, что я слишком жестоко обошлась с тобой?
– Не более жестоко, чем это принято в мире, где мужчины куда менее равнодушны к красоте, чем к понятию чести.
– Я знаю, что только твоя честь заставляет тебя быть суровым со мной – сказала она и, протянув руку, коснулась его руки, лежавшей на луке седла.
– Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, Белларион. Как могла я сердиться на тебя тогда?
– Вы казались сердитой.
– Казалась, только казалась, поскольку это было необходимо. Ты ведь не знал, что за шпалерой note 89, закрывавшей дверь в соседнюю комнату,
стоял Фачино.
– Я тоже надеялся, что вы не знали об этом, – невозмутимо ответил Белларион.
Она отдернула руку, словно обожглась; затем нахмурилась и прикусила губу.
– Значит, ты знал! – воскликнула она, и ее голос выдавал ее чувства.
– Шпалера слегка дрожала, хотя в комнате не было сквозняка. Это привлекло мое внимание, и я увидал мыски сапог синьора, высовывающиеся из под
нее.
Ее лицо исказила гримаса злобы, и Белларион не мог не изумиться, как в одном существе могли сочетаться такая красота и такое бессердечие.
– Когда… когда ты увидел: до того, как говорил со мной, или после?
– Вы плохо думаете обо мне. Разве стал бы я так резко и откровенно разговаривать с вами, если бы вовремя заметил его сапоги?
Но такое объяснение ничуть не смягчило ее.
– Я надеялась услышать, что ты догадался об этом с самого начала.
– Вы надеялись, что я окажусь последним трусом и спрячусь за женской спиной от праведного гнева ее мужа?
Она не ответила, и он продолжил:
– Мы оба обманулись в своих надеждах. Я тоже считал, что вы не подозревали о присутствии Фачино и говорили со мной от чистого сердца.
Смысл его слов не сразу дошел до нее. А когда она все поняла, ее лицо залилось густой краской и в глазах заблестели непролитые слезы негодования
и обиды. Однако когда она заговорила, ее голос звучал иронически, хотя и слегка дрожал.
– Ты жесток ко мне, – с укоризной в голосе проговорила она. – Своим презрением ты сначала раздел меня донага, а затем облил грязью. Я была твоим
другом, Белларион, – более, чем другом. Но отныне с этим покончено.
– Синьора, если я оскорбил вас…
– Да, оскорбил, – повелительно прервала она его. – А теперь слушай: отныне мне придется постоянно находиться рядом с синьором Фачино, но ты
должен расстаться с ним.
– Вы хотите, чтобы я оставил его службу? – недоверчиво спросил он.
– Я прошу об этом… как об одолжении, Белларион. Ты сам довел наши отношения до такого состояния, что я не смогу ежедневно встречаться с тобой,
не испытывая при этом унижения.