Матерь Божья, Святой Егорий и все апостолы! Есть в этом монастыре вообще люди, которых я не знал раньше? О, Колычев! О, щучий сын!
***
Желание броситься этому человеку на шею и зарыдать было внезапным и достаточно сильным, чтобы Иоанн сделал шаг вперед прежде чем усилием воли осадил себя.
Почему за окном так светло? Подсади, я не вижу.
Там идет снег. Наступила, стало быть, зима.
А почему когда тепло, всё дождь и дождь, а нонче снег?
Бог его посылает землю укрыть, чтобы не мерзла, матушка.
Чудак дядя! Как же земля мёрзнет?
Вот как выйдем гулять, откопаю тебе землицы, увидишь, какая твердая стала. Так и мерзнет.
А мне какая польза от снега? У Бога и для меня должна быть польза!
А вот возьмут тебя на охоту, как подрастешь, так на снегу все будет написано каков зверь, куда схоронился, здоров ли, силен, не ранен А ты его настигнешь и убьешь из лука. Будут тебя славить и аллилуйи воспевать.
И еще снежки! Снег для снежков! Вели во двор меня собирать, засыплю тебе за шиворот, будешь знать!
Это было второе, что Иоанн помнил из раннего детства. А самое первое воспоминание было такое. Его несут на руках, разбуженного, в накинутом на плечи кафтанчике, с ногами в одеяльце (оно красное, а строчка на нем желтой нитью, крест-накрест, крест-накрест). Близко над головой плывут потолочные балки. Мало света, приглушенный говор, и чувство, что случилось необычное. Потом комната, в ней монахи и на кровати отец страшный-престрашный, как водяной, как упырь. Он открывает глаза и тянется, тянется руками, хочет взять, стиснуть А на полу таз, и там кровь, и что-то плавает!
Второе воспоминание Иоанну нравилось больше. И другие из того времени. Отца-то уже не было. Матушка призывала ввечеру благословить сон да спросить, хороши ли дела и тем обычно ограничивалась. А кто же был рядом с самого утра, кто частенько спал в ногах не по размеру большой кровати маленького князя, кто таскал его на плечах, отвечал на тьмы вопросов, вытирал нос, шугал нянек?
Тот, кто стоял сейчас перед великим князем. Дядька Фёдор. Фёдор по батюшке? да, Колычев. Который потом исчез, сбежал, бросил чтобы обнаружиться вот так, на краю земли, в монастырской келье. Зашел, приклонил книзу голову и замер: в рясе, с бородой вдвое более длинной, но почти не постаревший. И что делать? Одна половина сознания желала пнуть, поколотить, злобно крикнуть: «Иуда! И ты, ты тоже меня бросил! Чуть ли не первый! Ты как все!». А другая повиснуть на шее. Будто тебе опять четыре годка, и в тебе не десять пядей росту, а едва возвышаешься ты над сафьяновыми сапогами придворных. Чтобы дядька защитил от обид и напастей, от всех сразу!
Вот и застыл Иоанн на месте от противоречивых желаний. И еще от удивления. О боже, неисповедимы твои пути: сводишь ты людей, казалось, навсегда расставшихся, в таком месте и времени, что менее всего ожидаемы!
А потом ноги Иоанна сами сделали шаг вперед, а руки заключили монаха в цепкие объятия. И великий князь заплакал
***
Время течет неравномерно, это каждый знает. Обычно ведь в жизни ничего особенного не происходит. Год тянется за годом, дни проходят в рутинных делах, ни горестей, ни радостей, ни опасностей. Так она, эта жизнь человеческая, устроена. Если ее не расшатывать, не теребить, не вмешиваться в ее плавный ход так и пройдет, тихо и мирно. Родился, крестился, детишек завел, опочил
Но иногда время будто пускается в галоп. Все начинает меняться с головокружительной быстротой. Тогда и за целый вечер не переберешь того, что произошло за день. На вопрос «как сам поживаешь?», заданный встречным, можно отвечать битый час. В иные годы вся летопись целого княжества или государства уляжется в страницу, а в иные даже самое интересное приходится опускать за недостатком места.
На Востоке это называют «превратность», а на Руси обозначают поговоркой «не было ни гроша да вдруг алтын». Тысячи событий приходят в движение, подобно камнепаду, и угадать, какой камушек всему виной, никак невозможно. Десятки лет во всем, что касалось великокняжеской власти, соблюдалась хотя бы видимость какого-никакого, а порядка. И вот за ничтожный супротив вечности миг всё по Божьей воле меняется, и выходит совсем уж не то, что раньше. Еще в полдень ты молишься на Иисусовой пустыни, как многие годы делал и как собирался делать еще многие годы. А теперь сидишь, приобняв за плечи человека, с которым закон и обычай запрещают обращаться вот этак запросто. Но важен ли закон и обычай, когда не князь перед тобой, а обычный ребенок и он нуждается в тепле и утешении?