К мемориалам
1
Восхищенной и восхищенной,
Сны видящей средь бела дня,
Все спящей видели меня,
Никто меня не видел сонной.
Марина ЦветаеваОсвистанной и освященною,
забытою и обретенною,
то белой чайкой, то вороною
ты всем слыла,
обласканной и обнесенною,
восславленной и возмущенною,
вещуньею непогребенною
так и ушла
С шальной декабрьской метелью ли
между стихом и рукоделием
округ стола
вдвоем сидели мы в молчании,
твои собратья по изгнанию,
метель мела.
Не голосили о покинутых,
не вспоминали об отринутых,
коль пала рать,
с последней песнью лебединою
так ты на родину единую
шла умирать
К Москве ли, к древнему востоку ли
плыл взгляд нездешний с поволокою,
измученную, одинокую,
дыша едва,
увы, писательскими женами
отвергнутую, прокаженную,
никто тебя не видел сонною
всегда жива!
2
28 октября 1910 г. Лев Николаевич
Толстой бежал из родного дома
Этой ночью, осенней, промозглой,
натыкаясь на ветки в саду,
он ушел, может быть, слишком поздно
Не могу, не могу на виду
Ветер конскую гриву полощет,
в жмурки с тенью играют огни.
Умирать надо тише и проще,
не могу, не могу, как они
Будто в пору щемящих признаний,
все решится вот здесь, на скаку:
Надо жить, как простые крестьяне,
больше лгать не могу! не могу!
Как уехать негаданно, тайно
в ночь вся Русь распахнула окно!
И куда, где приют хоть случайный
к младшей, к Машеньке, в Шамардино!
Вот и Оптина, тихая Жиздра,
страх монашек, презренье дворняг
Где былая уверенность в жизни?
Не могу, не могу, чтобы так
Кони, рельсы, угар, пневмония.
Соня, дети, жандармский разгул.
Из Астапово на всю Россию:
Не могу! не могу! не могу!
Что десятков годов прогалдело
и уже на другом берегу
из души, покидающей тело,
все одно не могу! не могу!
3
На Суворовском бульваре
в январе зима в разгаре,
в хохот ветра ль, в прыск сугроба ль
на подворье мерзнет Гоголь,
уж на бронзовой шинели
комья снега запестрели
Но задумчиво ли, строго ль
не с мороза стынет Гоголь!
Приглядитесь, подсмотрите,
как серебряные нити
препахабно, препроворно
расползлись по гриве черной,
как на цоколе привычно
ухмыльнется Городничий,
козыряют власти гордо
те же в общем держиморды!
«Усидишь на пьедестале
Русь опять разворовали!»
Милый, хоть плеча прикрой-ка
Знать, куда-то сбилась тройка
да вперед вела дорога ль?..
Стынет Гоголь, мерзнет Гоголь,
вновь кругом снега крутые
стынет, мерзнет вся Россия.
«Глубже в зиму дальше вижу»
Голова ж все ниже, ниже,
от злодея до злодея,
как коростой, зеленеет
На Суворовском бульваре
и в июнь зима в разгаре:
вдруг детишкам на потеху
старый Гоголь жутким смехом
разразится и застынет
по живой по бронзе иней!
От российской от державы
тяжко мерзнуть после славы
А кругом автомо-били
Говорят, мол, за-лечили
Что там Рим, что заграница:
вся Россия психбольница,
буйный пайкой не обижен
Голова ж все ниже, ниже,
в глубь двора все дальше, дальше
в сон поэзии сладчайший.
Судьба
Брату
Это было написано им на роду,
как, рыдая, кинжал ни таила Медея,
все равно отвратить не сумела беду:
пререкаться с судьбой лишь пустая затея.
Как убийца Орест ни дрожал на пиру,
как безумный Эдип ни бежал от наследья,
все сбылось Но судьба тяготенье к добру,
а не дамский пасьянс, не сюжет для трагедий.
Ты решился Что ж, наша стезя такова:
то опять уходить, то опять возвращаться,
мы на веру порой принимаем слова
с чьих-то уст и бежим От себя, может статься.
Ты уходишь Уже подают самолет,
и не знаю, когда повидаемся снова
Будь собою самим, и тогда повезет,
если ж нет рок опять прослывет бестолковым.
Неужели абсурд так ужасно раздут,
что ломает шутя даже братство такое?
Может, это и писано нам на роду,
да не дай только бог объявиться изгоем,
всех своих побросав, не прийтись ко двору,
ждать на каждом шагу: вон таится расплата
за углом Но судьба тяготенье к добру,
коли нет его, разве она виновата?
То ли паркам тянуть отощавшую нить
нашей будничной суетной жизни совковой,
то ли нам выбирать между быть и не быть,
за собой оставляя последнее слово
не решится само: не текут по усам
золотые меды с валтасарова пира.
Что дано на роду, каждый чувствует сам,
будь наивным борцом или странником сирым.