Из тюрьмы она писала письма.
«Как, где мои голубочки сизокрылые? Один черненький другой беленький, освободят меня, и заберу, и станем жить вместе».
Лариса пришла с тюрьмы. Какие приходят из этой тюрьмы? Смотришь на все, как во тьме щуришься, идешь как по туннелю на ощупь.
Здравствуй Лариса! здоровались знакомые на улице.
Здравствуйте!
Как дела твои?
Хорошо, привыкаю! Кажется, что небо на тебя сейчас свалится так оно не привычно после тюремной камеры, все большое и огромное.
А как ты ходила, проведывала, Сашеньку своего?
Завтра иду, мама купит гостинцев и иду!
Так вышло, что пока Лариса сидела в тюрьме дом ее обокрали, вынесли все вплоть до вилок с ложками. Возмездие то или черт знает что, но было.
Зинаида Яковлевна одевала на дочь свою большего размера кофту, подворачивала рукава. Юбка по щиколотку в руках пакет с гостинцами, все ровно как бродяжка с узелком, так она пришла и постучалась в дом, где жил ее бывший муж с новою женой.
Мама, мам к нам тетя какая-то пришла! встретил Сашенька Ларису.
Я твоя мама, вот гостинцы тебе принесла!
Мальчик с любопытством посмотрел, испугался и убежал.
И раздавалось из комнаты:
Мама, мама!
Они все испугались, что Лариса потребует Сашеньку, написали заявления в милицию, участковому, что, мол, так и так, разбивает семью, уголовница!
Больше Лариса, некогда не приходила.
Спустя много лет она позвонила не трезвая, напившись с горя и услышала, на линии голос Александра.
Здравствуй Саша, это я, то мама твоя! пьяным голосом со слезами, сказала Лариса. Прости меня сыночек!
Не звони сюда больше алкашка! закричал Александр и бросил трубку.
С тех пор Лариса было одно в жизни Бог и церковь, но и тут выходит, что предали.
Предали, подумал я, выходя из автобуса. И с камнем на сердце отправился разыскивать второе отделение.
Глава пятая
Устройство и вид больницы привяли меня в отчаянья, отчего стала муторно на душе, которая до последнего верила в надежду. Жалкие домишки и помещения бывших колхозных конюшен, которые были разбросаны как грибы поганки на поляне, здесь считались за больничные отделения. Они были неухоженные, ошарпанные и запущенные. И это была областная больница. Особенная больница, куда не наведывалось высокое начальство с проверкой, в которой можно было красть бюджетные деньги и не производить ремонта, и такое же безалаберное отношения медперсонала должно было заключалось к больным.
Я растерялся от вида убожества и остановил одну несчастную мать, старую женщину.
Вы не подскажите, где здесь второе отделение?
Иди за мной сынок! Я во второе! Дочка у меня во втором отделение. Уже как десять лет.
Старушка повела меня за собой и стала первому встречному рассказывать о своем горе, наверно потому что давно уже с ней никто не говорил о дочери. Охотников поговорить не находилось, а старые приятели, крутили пальцем около виска и бежали от нее прочь, когда она начинала говорить о наболевшем.
Уже как десять лет! От чего? С мужем развелась, вены порезала. И суда забрали. Сначала ничего, подлечили сначала. А потом видно опять сердечная вспомнила, и давай снова себя бритвой уродовать. И вешалась и таблетки пела. Пузырек целый проглотила. Но я скоро спохватилась, скорую вызвала, откачали горемычную. Теперь уже здесь, поди, третий год безвылазно. Я сколько уже не просила доктора хоть на день рождения, хоть на новый год, домой, других то бывают, отпускают. Отпуск эта здесь называют. Мою не пускают. И слово какое выдумали отпуск, что они здесь как на работе? Я думаю как, надо их всех по домам распустить, а врачей в шею. Пусть в поликлинике сделают отделение психиатрическое. Да врач на дам приходит. Государство им пенсию платит, чтобы было на что жить, а не в больницах казну проедать. Да и не бездомные же, у всех дом, мать отец! Вот так-то милок! Вот и весь мой сказ. А ты что здесь?
Мама!
Что-то я тебя раньше не примечала, первый раз, что ли?
Первый!
Крепись! Держись! Дай то бог сил, терпения! Пришли!
Вместо привычных дверей была решетка. Пожелтевшая с облупившейся краской она вызывал не трепет и страх, а тоскливую грусть.
Старушка позвонила и из темного коридора показалась сильная полная женщина санитарка с повелительной физиономией и с некрасивыми накрашенными бровями, словно дугами.