Раиса, это я Степановна!
Вижу, что не король! спрыснула Раиса и открыла навесной замок на решетке.
Она вопросительно и строго на меня посмотрела.
К Пастушенко, ответил я, пропуская первой Степановну.
Ждите здесь, ответили мне и санитарка пошла звать.
Свидания с родственниками были в столовой. В маленьком зале со столами и лавками. Тут же раздача. Под потолком на полке телевизор. На одной из стен репродукция Левитана Вечерний звон река и церковь. Как нарочно.
Пахло хлоркой и несвежим бельем в пересмешку с объедками из кухни. Столы были вытерты жирной тряпкой и от этого противно блестели.
Мать так долго не вели, что Степановна уже покормила свою дочь Галю.
Это была женщина за сорок с темными кругами под глазами и в теплой кофте, когда стоял конец августа и было еще сравнительно жарко.
Галя съела две котлеты и больше не хотела, наелась, но Степановна, говорила:
Ешь, еще ешь! Отберут! Я их знаю!
И бедная Галя съела пять котлет за раз и запила их компотом.
Мать вся какая-то жалкая, затравленная, исхудавшая и осунувшиеся с силой вцепилась мне в руку, словно в спасательный круг утопающей и с надеждой смотрела мне в глаза, в которых сами собой явились слезы.
Забери меня сынок, отсюда!
Конечно мама! Заберу! Что случилась!
Полиция привезла!
За что?
За церковь! За то, что в колокола звонила!
Это как?
Не знаю, само собой вышло. Дверь открытая была я и прошла.
И что они?
Побили, полицию вызвали!
Побили? В церкви?
Да!
А что же батюшка?
Он наверно и вызвал! Еще и дьяк!
Пройдите к заведующей! сказала санитарка.
Подожди мама я сейчас.
А ты привез мне покушать? спросила мама.
Я растерялся, потому что приехал с пустыми руками.
Я заберу тебя мама! И мы купим все, что ты захочешь.
Заведующая была миловидная брюнетка, одетая со вкусом в юбку и черный жилет.
В кабинете пахло духами, на столе стояли цветы, нежные белые розы. Они так не гармонировали с больницей со всем тем отчаяньем, которое билось в сердцах больных, что были циничны. Но верх цинизмом были иконы: Богородица и Николай угодник чудотворец.
Выражения на лице заведующей было такое, словно вы ей были обязаны по гроб жизни и теперь должны пресмыкаться, что зависите от нее и у вас не может больше быть своего мнения. Или словно вы в зале суда, она в судейской мантии и может вынести вам любой приговор.
Я забираю мать, резко сказал я.
Вы не можете этого сделать! ответила заведующая, словно заранее знала, что я скажу, и высоко подняла подбородок, словно посмотрела на меня сверху вниз.
Это еще почему?
Она совершила опасное социальное действие!
Я закипел.
Скажите, еще, что особо опасное!
Вы смеётесь?
Нет, я негодую!
Вашей матери назначен курс лечения!
От чего?
От болезни!
Какой болезни?
Обострения на почве шизофрении. Она у вас выпивает?
Вся Россия пьет!
Я не о России вас спросила, а о вашей матери.
Я вам ответил.
Приезжайте через неделю.
Я возьму ее за руку и выведу сам.
Я вызову охрану, наконец, полицию!
Она что последствием, в тюрьме?
Скажите спасибо, что не посадили!
Лучше бы арестовали!
Я узнала, что ваша мать отбывала срок в женской колонии.
Это было тридцать лет назад!
Это не важно!
Не важно, что ей под шестьдесят лет?
По закону и новому распоряжению, лица отбывавшие срок, выписываются только после уведомления органов правопорядка, полиции и участкового.
Я до последнего не верил, что Россия полицейское государство! Но теперь убедился, что в первую очередь так!
Заведующая криво улыбнулась.
Вы с ними за одно, а должно было быть иначе, вы же врач. Давали клятву Гиппократа.
Вы живете в обществе, и ваша мать должна придерживаться норм и правил и законов этого общества. Как и вы сами!
Я как понимаю наш разговор окончен?
Правильно понимаете.
Я вышел.
Мама я заберу тебя в следующий раз, ответил я маме.
Мать заплакала.
Я сейчас принесу тебя продуктов.
Хорошо! Я хочу шоколадку.
Я куплю все куплю.
Но всего, что хотел я купить не смог. Магазинчик был крохотным ларьком с сигаретами небольшим наименованием продуктов. Шоколадка была, еще булочки и пирожки, колбаса и сыр. Рядом с больницей была воинская часть МЧС. И два солдатика покупали сигареты и лимонад. Спасатели словно не ведали, что здесь через забор гибнут люди. А если и узнали бы, то все равно не стали бы извлекать несчастных из-под обломков, ведь это были обломки ни бетона и ни арматура, это был цинизм и равнодушия, это был приговор.